Никита Хониат - История Страница 60

Но будем опять продолжать свой рассказ. {383} Так-то неистовствовало и столько-то богопротивных дел совершило сицилийское войско, вступив в город Фессалонику, после осады, которую оно начало шестого числа месяца августа третьего индикта шесть тысяч шестьсот девяносто третьего года и окончило 15 числа того же месяца решительно без всякой со своей стороны потери. И не в продолжение только войны фессалоникийцы, как мы сказали, терпели ужаснейшие бедствия, но и с окончанием ее судьба не склонилась к милосердию, и победители не сделались к ним снисходительнее. Варвары не только выгнали владельцев из их домов и присвоили себе все, что в них было собрано, но отняли у них и платье, не исключая последней одежды, покрывающей те части тела, которые сама природа велела закрывать, как студные; даже куска хлеба не давали они домохозяевам, трудовым имуществом которых завладели. Сидя в чужих домах, они ежедневно пировали и прогуливали все, что было можно, а тех, которые с трудом нажили это, пустили бродить по перекресткам, голодать, спать на голой земле, ходить без обуви и одежды, так что для людей, прежде богатых и знатных, теперь ложем была земля, кровлей — небо, а теплой постелью — навоз. Но что хуже всего и что уязвляет в самое сердце — прежним хозяевам нельзя было даже входить в свои дома. Если же кто входил или только заглядывал в дом, того находившиеся в нем, будто древняя злая Сцилла, тотчас же хватали, приводи-{384}ли к ответу и после многократных допросов, зачем он пришел, или заглядывал, или подходил к дверям прихожей, жестоко секли и заставляли отдать деньги, полагая, что они спрятаны у него где-нибудь в доме. Они думали, что из-за денег он и приходил осмотреть свой дом, опасаясь, чтобы их не украли, и торопясь узнать, уцелела ли от тщательных поисков врагов та часть дома, в которой они скрыты, или желая спрятать их в более надежное место. Не раз случалось, что иной отдавал все, что спрятал, когда видел, что надобно бежать из дома, и, однако же, не избавлялся от плетей; напротив, его еще больше били и подвергали многоразличным пыткам для того, чтобы он указал, где скрыты другие его сокровища. Иной же ничего не давал, а уверял, что и теперь он так же беден, как и прежде, и что только любовь к родительскому или им самим с большими издержками построенному дому заставила его уклониться с пути и невольно привела сюда, чтобы посмотреть на прежнюю свою собственность и поплакать над ней. Но и это не возбуждало сострадания и не избавляло от мучений; этих людей пытали, секли, вешали за ногу, коптили дымом, зажигая подложенную под них солому, мазали им уста нечистотою, кололи их копьями в бока и подвергали бесчисленному множеству других мучений. Они или умирали среди таких страданий, или полумертвые были вытаскиваемы из дома за ногу и, брошенные, как сор, лежали на улицах под открытым небом. {385}

9. Что же? Может быть, с таким радушием сицилийцы принимали и угощали прежних домохозяев, когда они приходили домой, а со всеми другими, которые бежали от своих домов, как от устьев ада, как от критского лабиринта или лакедемонской Кеады*, обращались кротче и оказывали им хоть несколько человеколюбия? Вовсе нет. Да и как ожидать чего-нибудь подобного от людей, которые свирепее зверей, которые вовсе не знают, что такое милость, и радуются несчастьям людским? И собаки иногда не трогают и не грызут зубами тех, кого настигают; если преследуемые ими падают на колени, они перестают лаять и сами собой, никем не принуждаемые, закрывают зев. Но латиняне не оказывали никакого сострадания тем, кого лишили имущества, чью собственность расточали с блудницами, которых они очень ценили, за которыми гонялись и которым чуть не позволяли бить себя по щекам,— они, хвалившиеся, что овладеют всей Римской империей, как пустым гнездом и как покинутыми яйцами. Напротив, они еще смеялись над наготой многих и громко хохотали, когда проходил кто-нибудь высохший от голода, с раздутым желудком, с бледным, как у мертвеца, лицом, оттого, что лучшую его пищу составляли овощи, а праздничный обед — одни виноградные ягоды, которые он со страхом собирал где-нибудь в виноградниках. Так же сострадатель-{386}ны они были и к людям, одетым в изорванные одежды, завешивавшим рогожами те части тела, которые следует скрывать, и прикрывавшим голову плетенками из мастиковых ветвей. Встретившись с ними на улице, они с улыбкой и насмешливым видом хватались обеими руками за их бороду и за волосы на голове и, смеясь над всклоченной и отросшей бородой, говорили, что это нехорошо и что голову нужно стричь, по их примеру, в кружок. Бывало и то, что, проезжая верхом по площади с ясеневыми копьями, они направляли свои копья на несчастных по виду и опрокидывали их на землю. Если где-нибудь близ большой дороги была грязь или лужа, они толкали их на эту грязь, или избегая и гнушаясь встречи с ними, как не обещающей ничего хорошего, или не желая идти с ними по той же дороге. Если они заставали римлян за столом, когда те ели полбовый хлеб или какую-нибудь другую пищу, служащую к поддержанию человеческого тела,— в насмешку над ними опрокидывали чаши, толкали ногой стол и прерывали обед, не давали ни вовремя съесть кусок горького хлеба, ни спокойно выпить чашу прокислого вина, ни утолить жажду водой, взятой из цистерны. При этом бесстыднейшие из них и самые злые насмешники, люди, нисколько не боящиеся Бога, несколько нагнувшись и обнажив задние и другие части тела, которые люди обыкновенно прикрывают одеждами, обращались к обедавшим задом и, находясь на самом близком расстоянии {387} от кушаний, как безумные, выпускали из себя самые зловонные ветры. А иногда даже извергали из себя задним проходом, как из насоса, нечистоты чрева и оскверняли пищу, а у иных марали и лица. Они мочились в колодцы и пили потом доставаемую из них воду. Один и тот же сосуд служил у них и урильником, и кувшином для вина; не вымытый наперед, он употреблялся и на то и на другое: в него наливали вино и воду для питья, в нем же содержалась и нечистота, извергаемая из телесного канала. И угодникам Божиим, вписанным в число первородных, они не оказывали должного уважения, не обращали внимания на совершаемые ими чудеса, не изумлялись великим и дивным явлениям, которыми Христос прославляет тех, кто Его прославил в своих членах. Так, миро, истекающее из гроба славного чудесами и страданиями мученика Димитрия, они, черпая кувшинами и кастрюлями, вливали в рыбные жаровни, смазывали им обувь и без всякого уважения и нечестиво употребляли на другие надобности, для которых обыкновенно употребляется елей. Но миро, как будто оно вытекало из неистощимого источника или поднималось из бездны, текло еще в большем количестве, чудесно изливаясь в таком изобилии, что сами варвары признавали это явление чудом и ужасались благодати, полученной мучеником Христовым от Бога. Когда время общественного богослужения собирало римлян в храмы, и тогда грубые и наглые солдаты не оставляли их {388} в покое. Приходя к ним как будто для того, чтобы вместе помолиться и принести Богу жертву хваления, они ничего подобного не делали, но бесчинно разговаривали между собой и безобразно кричали или, по какому-нибудь поводу насильно хватая нескольких римлян за горло, давили их и тем прерывали пение, так что поющие явно пели в земле чужой, а не стоя в храме Божием. А многие, подпевая поющим песни Господу, пели срамные песни и, лая по-собачьи, прерывали пение и заглушали божественную службу.

Так-то страдали фессалоникийцы по взятии их города, о чем некоторые написали особые сочинения и составили обширную историю, а мы рассказали только нечто из многого. Когда же Тот, кто в вышних живет и на смиренные презирает, приник с неба и увидел, что между победителями нет разумевающего и никто не ищет Бога, но все непотребны и уклонились к делам беззаконным,— Он праведным судом Своим определил посмеяться над ними, поразить и стереть их гневом своим, а к озлоблению людей своих явить сострадание и даровать им избавление, призрев на болезнь их духа и не отвергнув сокрушения сердца. Поэтому ради избранных, как я думаю, не дал Он продолжиться ужасным делам нечестивых, и чем некогда грозил вавилонянам, не помиловавшим Сиона, пленившим и отведшим на чужую сторону нежных сынов и дщерей его, тем в одно мгновение поразил и сицилийцев. {389} И дивная милость Господа никогда не являлась в такой славе, в какой он явил ее в это время, преклонившись на моления, как надобно думать, мучеников и вняв молитве тогдашнего фессалоникийского архиерея. То был знаменитый красноречием и всюду известный своей добродетелью Евстафий. Он был украшен и достохвальным умом и обладал удивительной и необыкновенной опытностью, но особенным и отличительным его свойством было то, что он далеко превосходил других ученостью и был сосудом, преисполненным всякой мудрости, как нашей, так и внешней. Он скорее согласился страдать вместе со своим стадом, нежели подражать наемникам, которые, видя идущих волков, бегут от овец. Он имел возможность скрыться из города еще до осады, когда врагов только ожидали, но никак не решился на это, зная, что его присутствие могло быть спасением для многих. Добровольно заключившись в городе, как в темнице, он переносил со страждущими все скорби до конца, убеждая их то собственным примером, то увещаниями переносить посылаемые Богом наказания, как раны, налагаемые добрым отцом, и от поражающего ожидать и исцеления. «Если Бог часто наказывает,— говорил он,— то еще чаще любит исцелять, и особенно того, кто переносит скорби с покорностью и благодарением, кто за горечь и тяжесть их не питает вражды к Ниспосылающему их, не жалуется на Провидение и, признавая глубины судеб Божи-{390}их, не следует примеру того, кто умеет благодарить Господа только в счастье, когда челнок его жизни, влекомый попутным ветром, благополучно, легко и удобно приносит ему все желаемое, как корабли, приносящие издалека товары». Являясь к вождям, которых говорящие на латинском языке называют контами*, он испрашивал от них начальственные распоряжения, которыми уменьшались бедствия страдальцев, давалось им облегчение и вообще все, что служило к их утешению. Впрочем, речь его, кажется, тронула бы и бездушный камень. Даже одним видом своим он возбуждал уважение к себе в чужеземцах, так что при его появлении они вставали с седалищ, охотно слушали его и становились добрее и мягче, подобно тому, как воспаление раны утихает от воды, при тонком прикосновении руки. Хотя они и были то же, что плотоядные, чуть не до облаков поднимающиеся птицы, и стремительно нападали на покоренных римлян, угрожая переселить их в Сицилию; но он, подобно курице, накрывающей птенцов своих крыльями, собирал вокруг себя и успокаивал объятых страхом граждан, опасавшихся в будущем еще более тяжких бедствий, и услаждал горький, как мерра, дух победителей, являясь среди них как бы Моисеевым древом. А как последовало освобождение, какими необыкновенными средствами совершил его Бог — это пусть ждет своего времени. {391}