Шарль Сорель - Правдивое комическое жизнеописание Франсиона Страница 9

Тут Лорета показала мне, как искусна она в сей игре, ибо, заметив, что имеет дело не с новичком, развернула всю свою ловкость и хитрость: признаюсь, к стыду своему, что я чуть было не увидел того часу, когда меня оболванили.

Но это только усилило мою любовь к ней, и тонкие ее уловки, коими она меня улещала, словно подливали масла в огонь. Свадьба ее, вскоре после того отпразднованная, не причинила мне никакой досады, ибо я догадывался, что мне незачем огорчаться, если старец поспит с нею раньше меня, а также, что ему не достанется ее девство, коего, как я предполагал, и след простыл. Словом, надежда служила мне благотворным бальзамом, смягчавшим боль от всех моих ран. Я почитал несомненным, что Лорета, молодая и прекрасная, будет рада обрести друга, который вместо мужа исполнит работу, не подлежащую отмене и являющуюся в браке наиважнейшей. Нужно быть по меньшей мере Атласом, чтоб не изнемочь под столь тяжелым бременем, как обязанность утолить любовный пыл женщины. Плечи Валентина не были, по моему разумению, достаточно сильны, чтобы его вынести: кто-нибудь должен был ему помочь. А посему я воображал, что моя преданность побудит Лорету выбрать меня для этого дела предпочтительно перед всеми мужчинами на свете.

Пока баюкаю себя такой надеждой, случается одно обстоятельство, коего я никак не ожидал, а именно Валентин уезжает навсегда из Парижа со всеми своими домочадцами. Навожу справки о месте его пребывания: мне указывают этот край и замок, принадлежащий хозяину Валентина и отстоящий отсюда не более чем на четыре мили. Я выхожу из себя, впадаю в ярость и предаюсь отчаянию из-за отъезда Лореты, без которой, как мне казалось, я не могу дольше жить. Наконец решаюсь отказаться от милостей, коих я ожидал от короля, и приехать сюда, дабы добиться таковых от Амура. Пять Дней тому назад я прибыл в деревню, где живет Валентин; перерядившись паломником в одном городке неподалеку отсюда, я оставил там своих челядинцев за исключением того лакея, коего вы только что видели.

Я уверил всех, что возвращаюсь с богомолья от Пречистой Девы Монферратской, но было это чистейшим обманом, ибо отправлялся я на богомолье к нечистой деве Лоретской [12]. Женщины требовали у меня четок, и я снабжал их весьма красивыми, каковыми не преминул запастись. По прибытии в замок застал я там Валентина, встретившего меня очень учтиво и принявшего с вежливыми изъявлениями благодарности четки, которые я ему преподнес. Затем я попросил разрешения сделать такой же презент госпоже его супруге; он согласился без всяких возражений, так что я передал ей оный в его присутствии. А поскольку приближалось обеденное время, то пригласил меня Валентин у него откушать, чему я не слишком противился, боясь, как бы он не прекратил своих настойчивых просьб, ибо я ничего так не жаждал, как побыть подольше в его доме. Он не преминул расспросить меня о моей родине и звании моих родителей, о чем я наврал ему с три короба.

После сего я уже не говорил ни о чем другом, кроме веры, покаяния и чуда, так что он стал почитать меня маленьким угодником, коему когда-нибудь отведут место в календаре [13]. Благодаря столь благоприятному обо мне мнению, он не побоялся оставить меня наедине со своей супругой, а сам отправился по каким-то домашним делам. Тут я внезапно подошел к Лорете, которая, увидав меня в таком одеянии, глазам своим не верила. Я же обратился к ней, не меняя своего елейного тона:

— Поверите ли вы, сударыня, что, побуждаемый милосердием, я дерзаю передать вам просьбу лица, которое вы жестоко терзаете и которое ждет помощи только от вашей руки. Я говорю о Франсионе, побежденном вашими совершенствами, и умоляю вас ради него только об одном: прикажите, как надлежит ему жить впредь.

— Не удивляюсь тому, что вы взяли на себя этот труд, — сказала Лорета, — ибо вы хлопочете о самом себе.

— В одежде паломника я — паломник, а посему паломник просит вас за Франсиона, — возразил я.

После того поведал я Лорете про беспримерную страсть, которую к ней питаю, и заверил ее, что явился в этот край и переменил одеяние только для того, чтоб ее повидать.

Лорета, будучи превеликой искусницей извлекать из моих же речей материю для своих хитроумных ответов, тотчас же возразила мне:

— Раз вы клятвенно утверждаете, будто явились сюда только для того, чтоб меня повидать, то окажетесь самым бесчестным человеком на свете, если станете докучать мне просьбами о каких-либо больших благодеяниях, нежели это.

Я попрекнул Лорету за проявленную ко мне жестокость, а также за злостное извращение моих речей и заявил, что если она не смягчится, то доведет меня до отчаяния. В противность моим ожиданиям негодница вздумала поразить меня угрозами, обещая открыть Валентину, кто я такой и зачем сюда приехал, но я отвечал, что не боюсь этого, ибо после потери ее благосклонности гибель моей чести и жизни нисколько меня не тревожит.

Приметив в ее последних словах кое-какие благосклонные нотки, я обрел надежду добиться величайших милостей. По правде говоря, я не обманулся, ибо, приводя ей в дальнейших наших беседах разные доводы, способные укротить даже душу тигра, я воздействовал и на ее душу, далеко не принадлежащую к числу самых бесчеловечных. Но стоит ли растягивать мою историю столькими бесполезными подробностями? Словом, я покорил ту, которая меня покорила; и она с не меньшим усердием, чем я, стала искать случая удовольствовать свои желания.

Заметив, что я перестал его навещать, Валентин, коему Лорета внушила весьма лестное мнение о моем благочестии и всесторонних познаниях, зашел однажды ко мне на постоялый двор и, будучи человеком откровенным, посвятил меня в величайшую свою тайну, заключавшуюся в затруднениях, испытываемых им в брачной жизни, ибо женился он на бойкой молодой женщине, только и помышлявшей, что о баловстве; словом, Сатурн был не под пару Венере [14].

С самого начала я сообразил, что он намекает на починку своего орудия, однако же не подал виду, что угадал его намерение, и стал ждать, пока он выскажется яснее. Я постарался утешить его в той мере, в какой это соответствовало моим видам, и он под конец спросил меня как человека, искушенного в науках, много поездившего и встречавшегося с самыми учеными людьми в Европе, не знаю ли я какого-нибудь средства для исцеления от сей болезни.

— Не столько ради себя, сколько ради жены хотел бы я вылечить эту часть своего тела, — присовокупил он, — ибо мне лично вполне довольно и того, что у меня есть.

Некоторое время я пребывал в раздумье, но затем меня осенила блестящая выдумка, и я отвечал ему, что средства, применяемые медициной, тут бесполезны и что только магия может ему помочь. А так как был он довольно плохим христианином, то дал согласие исполнить все мои предписания, если я сведущ в этом искусстве. Дабы убедить его в том, что никто не превосходит меня в познаниях по этой части, я показал ему много маленьких фокус-покусов, не заключавших в себе ничего неестественного, но которые он тем не менее счел за чудеса: так, например, я изобразил с помощью перстня бой часов в стакане и превратил воду в вино, незаметно всыпав туда некий порошок.

Затем Франсион рассказал про махинации, которым научил Валентина и которые тот исполнил, как уже было описано в надлежащем месте. Он поведал также о том, как сговорился с Лоретой провести у нее ночь и как его лакей, прикинувшись дьяволом и привязав Валентина к дереву, дабы тот не мог вернуться в замок, пособил Франсиону взобраться на лестницу, а сам отправился спать, так что не сумел оказать помощь своему господину, когда тот грохнулся в бадью. Он не позабыл также сообщить об утреннем происшествии со служанкой Лореты, но не мог, однако, объяснить, как все это произошло, и совсем не коснулся приключения с Оливье, каковое было ему неизвестно; зато он не пропустил ничего из того, что знал доподлинно.

Из сего явствует, что нрав у него был развращенный, и что он безудержно предавался наслаждениям, но что тем не менее бывал обманут мнимыми чарами и не только не обрел счастья, о коем мечтал, но очутился в весьма скверном положении, а сие должно служить примером и поучением тем, кто хочет вести подобную жизнь. и указывать им, какой дурной путь они избрали.

КНИГА II

ЖЕЛАНИЕ ОТДОХНУТЬ, ИСПЫТЫВАЕМОЕ Франсионом, заставило его попросить своего сопостельника подождать до следующего утра, если тот намерен задать ему какие-либо вопросы по поводу рассказанных похождений или хочет узнать от него что-либо другое, Предоставив ему поэтому выспаться, дворянин так увлекся мыслями о забавных приключениях, им услышанных, что чуть было не расхохотался во все горло и не разбудил Франсиона. Но так как он отлично владел собой, то не позволил себе смеяться иначе, как про себя. Как только Франсион назвал свое имя, он не замедлил вспомнить сего кавалера, с коим встречался в молодости; но его и без того не трудно было узнать, как по поступкам, так и по описанию собственного нрава. Тем не менее он решил не говорить ему тотчас же, что они некогда состояли в особливых отношениях. Наконец, обуреваемый всевозможными мыслями, отдался он чарам сна, которые незаметно его убаюкали.