Анна Овчинникова - Легенды и мифы Древнего Востока Страница 14

Египет потряс Денона обилием новых впечатлений: пески! Оазисы! Мечети! Нил!

Но больше всего его увлекли и заинтересовали египетские древности. Он рисовал пирамиды, храмы, статуи и изображения богов, он рисовал во время ожесточенного рукопашного боя и когда вокруг свистели пули. Наполеон послал генерала Дезэ преследовать отступавших к Верхнему Египту мамелюков — и Денон отправился с Дезэ. В бывших Стовратных Фивах он не знал, за какой набросок взяться в первую очередь, глаза разбегались от обилия памятников: гигантские постройки, подземные ходы, настенные росписи, рельефы!

В разгар зарисовки входа в египетский храм Денона прервало появление отряда гренадеров:

— Месье Денон, нас атакуют мамелюки! Бегите, они вот-вот будут здесь! Мы послали за подкреплением!

— Отлично, ступайте за подкреплением, я пока еще порисую!

Денона пришлось силой оттаскивать от натуры.

Наполеон не добился славы в египетском походе, зато победителем из него вышел Виван Денон: после капитуляции Бельяра рисунки Денона англичане признали «личным достоянием» и разрешили вывезти во Францию.

По возвращении Денон выпустил книгу «Путешествие по Верхнему и Нижнему Египту»; эта книга вызвала настоящую сенсацию, открыв для европейцев страну, интересовавшую раньше лишь немногих энтузиастов, вроде Карстена Нибура[27].

Облик храма Аменхотепа III на острове Элефантине дошел до нас только в рисунках Денона, потому что вскоре это строение было разрушено. Около сотни рисунков Денон посвятил городу памятников — Фивам. С удивительной точностью художник копировал иероглифы, о которых тогда еще никто точно не знал, что это — надписи, орнаменты или некие загадочные символы…

А еще карандаш Денона запечатлел таинственный камень, выкопанный французскими саперами при строительстве форта Ар-Рашид близ Розетты (Рашида). Извлеченная из песка плита сохранила три различные надписи: первые четырнадцать строчек были высечены древнеегипетскими иероглифами, следующие тридцать две строки — древнеегипетским курсивом (так называемым демотическим письмом), а нижние пятьдесят четыре строки представляли собой древнегреческий текст. Древнегреческая надпись содержала благодарность жрецов Птолемею V и заканчивалась словами о том, что надпись эта высечена «священными, туземными и эллинскими буквами».

Казалось, нетрудно будет путем сравнения древнегреческой надписи с иероглифами расшифровать загадочные знаки, которые де Сен Никола в свое время объявил простыми орнаментами, а Александр Лену ар — символами «иероастронамической науки».

Но Розеттский камень хранил свою тайну еще двадцать лет, пока не пришло время выступить на сцену гениальному лингвисту, соотечественнику Денона — Жану Франсуа Шампольону.

Лингвист Жан Франсуа Шампольон

Тайна иероглифов занимала людей задолго до египетского похода Наполеона, однако все попытки расшифровать загадочные письмена до поры до времени были тщетны.

Сразу же после наполеоновского похода некто Сильвестр де Саси, считавшийся крупнейшим ориенталистом[28] своего времени, заявил: «Разгадка иероглифов? Это слишком запутанная и научно неразрешимая проблема!» К счастью, он ошибался. В Гренобле уже подрастал мальчик, которому суждено было найти решение этой «научно неразрешимой проблемы».

Жан Франсуа Шампольон родился 23 декабря 1790 года в городе Фижаке на юго-востоке Франции в семье книготорговца. В пять лет одаренный малыш самостоятельно научился читать и писать, сравнивая заученные наизусть слова молитв с текстами в молитвеннике; в девятилетием возрасте, опять-таки без помощи взрослых, он выучил латынь и греческий, в одиннадцать — прочел Библию на древнееврейском языке.

Старший брат Жана Франсуа, Жак Жозеф Шампольон, тоже весьма незаурядный человек, был профессором греческой словесности в Гренобле, к нему и приехал Жан Франсуа, чтобы получить образование сразу в двух школах — центральной городской и частной.

Однажды школу в Гренобле посетил префект Жозеф Фурье, известный математик, секретарь Египетской комиссии в экспедиции Наполеона. Конечно, школьный учитель не преминул похвастаться перед высоким гостем необыкновенными дарованиями своего ученика: мало кто из взрослых мог похвалиться знаниями стольких языков, сколько знал этот одиннадцатилетний мальчик! Чтобы поощрить маленького полиглота, Фурье пригласил Жана Франсуа осмотреть собранную в Египте коллекцию: зарисовки храмов и статуй, обрывки папирусов, покрытые загадочными знаками…

— Что здесь написано? — спросил мальчик, жадно рассматривая иероглифы.

— Неизвестно. До сих пор еще ни одному человеку не удалось их прочесть, — честно ответил Фурье.

— Я прочту! — заявил мальчуган. — Через несколько лет, когда вырасту!

Уверенность, с какой Жан Франсуа произнес эти слова, произвела на Фурье такое впечатление, что он записал их в дневнике… И вспомнил об этой записи через двадцать лет, когда Шампольон выполнил свое обещание.

Но до расшифровки иероглифов было еще далеко, а пока успехи младшего брата не только восхищали, но и слегка пугали Жака Жозефа: тринадцатилетний мальчик с настойчивостью одержимого изучал арабский и коптский языки (свой дневник он «для тренировки» писал по-коптски), в пятнадцать лет Шампольон-младший взялся за персидский, авестийский и санскрит, а «для развлечения» (!) занимался китайским.

В семнадцать лет Жан Франсуа Шампольон прочел перед членами Гренобльской академии введение к своей книге «Египет времен фараонов», представив составленную им карту Древнего Египта. Пораженные глубиной знаний и размахом замыслов юноши, ученые единогласно приняли Шампольона в члены Академии Гренобля.

Затем последовали два года учебы в Париже, где семнадцатилетний академик, голодая, ходя в отрепьях, ютясь в холодной каморке на чердаке, продолжал усиленно изучать санскрит, зендский, пахлевийский языки… В 1809 году он вернулся в Гренобль уже профессором истории, с непоправимо подорванным здоровьем, но полный решимости продолжить свой главный труд — дешифровку египетских иероглифов.

Все, что когда-либо писалось о Египте, хранил гениальный мозг Шампольона: свидетельства Геродота, Диодора Сицилийского и Страбона; заблуждения Гораполлона, рассматривавшего иероглифы как символическое письмо; смешные ошибки Иоанна Больцани и Пьера Ланглуа (первый «интуитивно» усматривал в иероглифах «символы языческих богов», а последний считал иероглифы прототипами гербов западноевропейского дворянства).

Сам Шампольон прошел через ряд ошибок и неправильных предположений, но фанатическое упорство не позволяло ему пасть духом от неудач. Как назло, преградами на пути к победе вставали не только лингвистические трудности, оказавшиеся непреодолимыми для его предшественников, но и бурные политические события в Европе.

Едва избегнувший солдатчины (благодаря отчаянным усилиям старшего брата, который с трудом добился того, чтобы юного гения не поставили под ружье во славу императора Бонапарта), во время знаменитых «ста дней» Шампольон оказался тем не менее среди приверженцев

Наполеона. Возможно, Наполеон в ту пору показался ему меньшим злом в сравнении с угрозой иностранной интервенции. Как бы там ни было, Шампольон, известный ранее своими антимонархическими настроениями, взялся редактировать в Гренобле бонапартистскую газету. Как известно, недолгий триумф вернувшегося в Париж императора закончился печально: человек, чей военный гений стоил Франции четырех миллионов жизней, сменил островок Эльбу на островок Святой Елены. Судьбы поддержавших Бонапарта людей зачастую были не менее, а то и более трагичны, чем судьба самого Наполеона.

Жан Франсуа Шампольон после вторичной ссылки императора был объявлен изменником, лишен профессуры и отправлен в изгнание в родной Фижак, откуда он вернулся в Гренобль через полтора года. Возвращение его было столь же неудачным, как и возвращение Наполеона: уволенный из университета, практически лишенный средств к существованию, Шампольон был вынужден уехать в Париж, где он вел уже привычное полуголодное существование. В Париже ученый и завершил свой беспримерный труд, заставив заговорить доселе немые египетские папирусы и камни.

Тот день, когда неуязвимый Розеттский камень «дал трещину», позволив Шампольону прочитать имя царя: «Птолемей», был началом победы недолговечного смертного человека над могущественным временем, тысячи лет скрывавшим от людей сокровища египетской цивилизации. Впервые разобрав без помощи греческого текста первые два древнеегипетских слова, Шампольон ворвался в комнату брата, бросил ему исписанные листки, воскликнул: «Я добился своего!» — и потерял сознание.