Яков Голосовкер - Сказания о Титанах Страница 16

Бросил сын Золотого Дождя свой щит, Зеркало Вод, с неба в озеро, вернул его водам.

Не догнали Горгоны Персея.

Поют нимфы о подвигах сына Золотого Дождя. Поют олимпийские музы. Слушают боги: тьмы врагов погружал Персей в каменный сон, обращая к ним лицо Горгоны.

И о грозном Горгоноубийце принесли весть ночные Сны низверженным в тартар титанам. Только Сны проникают через медные стены тартара.

И скорбели титаны.

В думу погрузился Кронид: Персей — победитель Медузы. Да тот ли он, долгожданный сын Кронида, сокрушитель мира титанов, о котором вещала Зевсу Гея? Еще зреют в чреве Геи потомки титанов — гиганты. Но тот Сын-Избавитель все свершит без помощи и платы. А Персей? Помогли ему боги — Паллада и Гермий. Нет, не он Избавитель. Пусть примет Паллада голову Горгоны в свой щит. Еще не родился Сокрушитель гигантов.

Предстал перед Персеем Гермий, передал ему волю богов. И вернул герой-полубог Гермию и дары нереид, и крылатые сандалии, и голову Горгоны Медузы. На щите боевом укрепила тот ужас Паллада. Близки великие битвы. Через четыре поколения героев родится Геракл, и вступят тогда в борьбу гиганты и боги Олимпа.

С той поры не слыхать на земле о Горгонах и Грайях. Спят они в скалах каменным сном.

Шепчут камни пескам, шепчут пески ключам, шепчут ключи ветрам, будто каплет из бессмертной головы Медузы чудесная кровь. Та, что каплет оттуда, где левый глаз, — во спасение людям. Та, что каплет оттуда, где правый глаз, — людям на гибель.

Собрала Паллада ту кровь в сосуд. Подарила врачевателю Асклепию, смешав мертвую кровь с живой, как живую и мертвую воду. И нарушил Асклепий закон Ананки-Неотвратимости, стал кровью Горгоны Медузы исцелять мертвых от смерти.

И воскресали герои.

Сказание о титаниде Змеедеве ехидне и о многоглазом Аргусе Панопте

Не верьте змеиным рассказам, будто был отцом красавицы Ехидны древний титан-оборотень Паллант, у которого два змеиных хвоста, и будто матерью была ей подземная титанида Стикс, дочь Тартара.

Оболгались старые змеи. Слишком много колец завивают они, когда лежат, свернувшись в клубок, поджидая добычу. От тех хитрых колец и их хитрые россказни. Чудодевой была Ехидна, и только по воле богов стала она в подземной пещере изгнанницей Змеедевой. Вот и выдумали тогда коварные змеи, будто змееногий Паллант — ей отец, а подземная Стикс — ее мать.

Не верьте оболгавшимся змеям: Золотой Лук — отец красавицы Ехидны, океанида Каллироэ — мать Чудодевы Ехидны.

Только Каллироэ, океанида, видела сына Медузы, Хризаора, по прозванию Золотой Лук, когда выходила она из вод океана на берег Багряного острова Заката, Эрифии. Родила Каллироэ ему дочь, Чудодеву Ехидну, и сама, приняв образ змеи, выкормила ее в Змеином ущелье. Не хотела Каллироэ, чтобы узнали в ней океаниду победители титанов, боги Крониды. Не хотела она рожать им смертных полубогов. Хотела иметь детьми титанов. И была ее дочь, Чудодева Ехидна, как все древние титаниды, бессмертной.

Любила красавица Чудодева Ехидна глубокие ущелья и пещеры с высоким сводом где-нибудь вблизи моря или могучей реки. В тех пещерах в зной она дремала, слушая, как текут подземные воды. Называли ее Владычицей Змей, ибо все живое привораживала она взглядом: и зверей, и птиц, и травы, и мужей из племени титанов. Взглянет — и уж не оторваться от взгляда Чудодевы. И были ее глаза не людскими и не звериными, и не птичьими, а такими, о которых говорят: «Вот мне бы такие глаза!» А что за глаза, не выскажешь, хотя так и стоят они перед твоими глазами.

Идет, бывало, титанида Ехидна полями, а за нею звери скользят меж высоких трав неслышной стопой и тьмы птиц плывут по небу. Не рычат, не ревут звери, не звенят, не щебечут, не клекчут птицы: беззвучно шествие.

Даже цветы и те сами выбегали с корнем из почвы навстречу красавице Чудодеве и, приникая к ней благоуханным дыханием, оплетали ей голени плечи и грудь. Одетая цветами, возвращалась она к себе в ущелье, а над нею — пернатые стаи и дыхание всего живого.

Всех титанид превышала мощью Чудодева Ехидна. И боги-победители ее не касались, и титаны не вступали с ней в бурные игры. Знали: опасно играть с Владычицей Змей. Всех переиграет она. Ведь за нее все живое. Но чуть увидят ее красоту — не выдержат и титаны. Разве прикажешь глазам? Не послушают глаза. Даже у Ветра сжималось от ее красоты сердце. А что ему. Ветру, красота! Не стоять же ему ночь, прижавшись ветреным сердцем к перекрестку ущелий! Ведь он — Ветер. Он — мимо… Он — так… И вот все же!

Не нуждалась могучая Чудодева-титанида и в охране и помощи титанов, как другие девы-титаниды, когда кругом могучие боги и полубоги — похитители. Страх не сидел у нее за спиной, как у лесного зверя: не двигала она тревожно ухом, не косила глазом по сторонам, не раздувала ноздри, втягивая воздух, и те тысячи малых глаз и ушей, и ноздрей, что живут в звере под кожей и в самой его звериной коже, также не остерегали Ехидну среди денных и ночных тревог.

Но иначе судили на небе Крониды.

Сторожила ее тайно Гера и страшилась ее чародейной власти. Не ее мощи страшилась, а ее неодолимой красоты: возведет вдруг Кронид на небо Владычицу Змей Гере наперекор! Быть тогда меж ними распре. И замыслила Гера превратить Чудодеву Ехидну в Змеедеву. Только кто преодолеет чары титаниды? Какой чародей в мире сильнее чар ее земной красоты? И упал взор Геры на всевидящего Аргуса Панопта, на его звездные глаза.

Только недавно поднялись победители-боги Крониды с почвы земли на твердь неба и ступили на небесную дорогу. Стала тогда титанида Гера небесной богиней, и звездным стражем-хранителем стоял над ней всевидящий титан Аргус Панопт, сверкая на краю темного неба. Чудо-глазами было усыпано тело Аргуса. И тысячи тысяч земных глаз смотрели с земли на небо, на его глаза и дивились чудной тайне их мерцания. Титаны протягивали руки к этим огненным цветам, чтобы сорвать их с неба и приколоть к груди гор, — до того забыли они, что Аргус тоже титан.

Бывало, к вечеру, после заката, ложился огромный Аргус над морем на хребет гор, и видели корабли издалека в открытом море, как мерцает его тело, словно звезды праматери Ночи. Вот взмахнет он усыпанной глазами рукой по небу, и кажется, что посыпались с неба дождем звездные ресницы.

Верным слугой был Аргус Гере. И сказала ему владычица неба:

— Приворожи титаниду Ехидну и скрой во мгле. Пусть забудут о ней Кронид и все живое.

Сверкнул Аргус золотыми ресницами. Взглянул на море и на сушу и явился вечером на далеком холме Чудодеве.

Стояла Ехидна перед входом в пещеру и увидела звездный покров, разостланный на скате холма, по вершинам сосен и елей. И казалось, текут его звезды к ее пещере.

Так каждый вечер являлся ей на холме Аргус, все на том же месте, и каждый вечер невольно поднимала Чудодева глаза к холму, любуясь невиданным мерцаньем. Решил Аргус сперва издалека привораживать ее звездным блеском неисчислимых глаз, возбуждая в земной чаровнице Ехидне любопытство и изумление пред небесным чародеем. Удивить хотел Аргус Чудодеву.

И уже ждала она его жадно.

Но однажды под ночь встал он над ее долиной, на уступе горы, и устремил на красавицу титаниду взор — не взор, а тысячи глаз; и все тысячи глаз были для нее одним взором.

И пришла та лунная ночь на землю, когда спустился Аргус к самой пещере, куда уходила Ехидна в ожидании рассвета, и запел у входа в пещеру песню небес, которую поют только хороводы звезд-титанид. С этой звездной песней вошел Аргус в пещеру Чудодевы.

На постели из цветов и трав с открытыми глазами лежала титанида и слушала невидимый звездный хор. И вот стали звездные звуки вступать сверкающим телом в ее мир: замерцали звезды в пещере. Неужели перед нею те самые звезды, что пели там, за порогом? Сияют — и не оторвать ей глаз от этих заезд.

Все ближе звезды, все ярче, все притягательнее… Уже над титанидой они, и справа, и слева — текут к ней звездными лучами, уже горят так близко и неодолимо. Холоден их блеск и таинствен, но не чувствует этого титанида. Вся в жару она, будто внутри ее огонь недр матери-Земли.

И слышит она над собой голос:

— Я к тебе спустился, Чудодева. Я мерцал тебе над хребтами гор, разостлал для тебя звездный покров над лесами, чтоб одеть им тебя, титанида; я стоял пред тобой в лучах на холме над долиной, пел песню небес для тебя и для мира перед пещерой. Титанида, Аргус с тобою.

И был голос Аргуса не таким, какими были привычные ей голоса ключей и листвы, трав и птиц, зверей и ветров: голосом ночных лучей говорил с ней Аргус Панопт.

Напрасно ждала в эту ночь Аргуса Луна-Селена, притаясь за холмом. То выглянет она украдкой, то спрячется, то опять выглянет: нет Аргуса. Не выходит он из пещеры.

Что за питье подала на ночь богиня Гера владыке мира? Опорожнил бог сна Морфей свой рог с зельем из мака в кубок Зевса и поспешно укрылся в тумане у океана. В сон погрузился Кронид, не слышит, не видит.