Сказка – ложь… - Евгения Липницкая Страница 17

непреклонен – мальчиков должно воспитать воинами, а под бабьей юбкой им такими не стать. Так что, едва научились мои голубки держать деревянный меч да сидеть верхом, отправили их на воспитание в чужую усадьбу, под крыло к человеку опытному и суровому, не одну битву прошедшему плечом к плечу ещё с их дедом, а после и с отцом. Сердце моё разрывалось от боли, когда глядела я в последний раз на их золотистые макушки, недоброе предчувствие настойчиво свербело под рёбрами, сам ветер, казалось, нашёптывал, что больше не доведётся мне их обнять. Однако же и тогда я нашла в себе силы улыбнуться им ободряюще, расцеловать на прощание и отпустить, как было велено. Радостные да весёлые уезжали мои мальчики навстречу судьбе, не терпелось им выучить все воинские приёмы и премудрости до единой, чтобы стать великими героями, когда придёт их час. А у меня после их отъезда словно сердце из груди выкрали, подменив его тяжёлым камнем.

Но и камень можно разбить, если ударить по нему достаточно сильно.

Лишившись и внимания мужа, и возможности заботиться о сыновьях, всё своё время я стала уделять тайным наукам, день за днём, ночь за ночью совершенствуя своё магическое искусство. Я позабыла страх и заглядывала в такие бездны, куда даже мудрейшие из мудрейших лишь изредка решались бросить беглый взгляд, но делала это не тщеславия или выгоды ради, а единственно из желания заполнить гнетущую пустоту внутри. Только в своих покоях, наедине со своими гримуарами я на время могла забыть обо всём, занять беспокойные мысли особенно трудной задачей и радоваться, как дитя, найдя её решение, пока не раздавался робкий стук служанок в дверь и мне не приходилось снова возвращаться к своим обязанностям, снова надевать фальшивую улыбку и встречать очередных важных гостей, снова играть роль радушной хозяйки и подобно позолоченному изваянию украшать собой тронный зал мужа-короля, до тех пор, пока не пропоют первые петухи.

Одиночество моё было сродни океану, столь же необъятно и так же порой порождало из глубин своих неведомых доселе чудовищ. В одной из своих магических книг вычитала я рассказ о том, как некий волшебник в далёкой стране нашёл способ создать сильнейший артефакт, что не только помогает своему владельцу предвидеть грядущее, но и может послужить заменой доброму другу: выслушать, показать проблему, коей сам человек не видит и даже дать по-настоящему ценный совет. С той поры мысль о подобном предмете не шла у меня из головы. Но решиться на попытку сотворить его я не могла. Во-первых, как и все действительно сильные магические вещицы, он потребовал бы жертвы, притом немалой. Силы не любят хитрецов, и обмануть их не выйдет, попытаешься подсунь дешёвку – возьмут вдесятеро дороже, так что, жертвовать пришлось бы чем-то действительно стоящим, а такого в моей жизни и без того оставалось слишком немного. Во-вторых, требовалась живая кровь. И тут даже стадом быков обойтись бы не вышло, в книге прямо указывалось, нужен человек. Ну и в-третьих, человек, чья кровь могла бы подойти для таких чар, должен был отдать её добровольно, из любви или верности, но ни в коем случае не под страхом и пытками. Это последнее условие делало задачу вовсе невыполнимой, ведь, даже если бы у меня нашёлся при королевском дворе хоть один столь преданный друг, разве смогла бы я своей же рукой оборвать его жизнь? Да и кто бы смог? Разве что тот, кто уже вовсе утратил черты человеческие.

Так проходили мои ночи и дни, в одиночестве, размышлениях и притворстве. Росла и опадала луна, лето сменяло весну, зима осень, раз, и другой, и третий, но жизнь моя не изменялась и не двигалась, словно мошка в смоле, пока однажды не перевернулась внезапно с ног на голову и не рухнула затем, рассыпавшись в прах.

В ту пору мой муженёк, наигравшись в правителя и изрядно устав от сей роли, пристрастился снова, как в юности, к охоте. Неделями, бывало, пропадал в лесах в компании самых приближённых своих приятелей – трёх молочных братьев и трёх воспитанников. Возвращались они грязными, оборванными, но довольными и всегда с богатой добычей, а после каждый раз пировали, пили и веселились до упаду. Уж и места на стенах в пиршественном зале не стало, сплошь увешены были они рогами, клыками да шкурами, а мой благоверный всё множил и множил свои охотничьи трофеи. Пока не наткнулся как-то раз на один особый, никем ранее не добытый.

Я-то поначалу ни о чём не догадывалась и не знала, какая беда ко мне подкрадывается, пока не раскрыл мне глаз рыжий Киган, единственный, как оказалось, достойный и верный человек в той навозной куче, что гордо звалась королевской крепостью.

Но что это я, в самом деле! Лучше расскажу вам всё по порядку!

А дело было так. Энгус – мой король-муженёк, в очередной раз отправился гонять зверьё со своими побратимами. Но, то ли добыча в тот раз не баловала, то ли на короля просто блажь накатила, только забрались они аж к самой границе его владений. Там и решили разбить лагерь. Всё шло как обычно, пока в один из дней, мой муж, увлёкшись преследованием несчастной лисицы, чей мех приглянулся ему в качестве добычи, не отбился от спутников, да и не заблудился в сумерках.

Пробродив по лесу в одиночестве до самой ночи, вышел он, в конце концов, на неизвестную поляну, посреди которой обнаружилось некое престранное жильё – каменный дом, сплошь заросший вокруг терновником и дикой розой. Ночевать под луной в осеннем лесу незадачливому охотнику не больно-то хотелось, так что, он решил прорубить проход к тому дому и скоротать ночь там, а наутро уже, как рассветёт, сложить костёр и дать сигнал своим людям, справедливо рассудив, что они его уже, верно, хватились.

Так он и поступил. А когда совладал, наконец, с дверным засовом и поржавевшими петлями, да вошёл внутрь, обнаружил богато украшенные покои, а в них резное ложе из цельного дуба, а на нём лежащую без чувств юную красавицу.

Девица выглядела спящей, и, хоть дышала едва слышно, но кожа её была тепла, а члены гибки, чего не случается у мёртвых. Однако же ни шум шагов, ни голос, ни даже прикосновение гостя её не пробудили, что поначалу его весьма смутило.

Но, отваги и безрассудства моему мужу всегда было не занимать, чего нельзя сказать о его уме, так что, осмотревшись он решил