Игорь Срибный - Казацкие байки Страница 19

                   - Пусть будет по-твоему, - молвил. – То дело святое, пожалуй.

                   Много дней ехали молодые через  леса, пересекали равнины, перебирались через реки. Притомилася Краса, ножки белы сбила, ручки бархатны о поводья стерла до мозолей кровавых. А только не подает виду. Супругу не жалится…

                   Скоро и лошади их пали, дорогою дальней измотанные. И много дней шли Тарас с Настасьей пешком… 

                    - Скоро ли дойдем, муж мой любый? - не раз спрашивала Настасья.

                    - Нет, не скоро, - качал головой Тарас…

                    Но вот однажды южный ветер разогнал облака и проглянуло солнце. Снег подтаял и стало трудно идти. Вдруг Настасья испуганно вскрикнула: Тарас застыл на месте, покачнулся и рухнул, словно дерево. Гордая красавица бросилась к нему, и тут – Мать Пресвята Богородица! увидела, что тело Тараса обратилося в груду снежных комьев...

                    Немало раз всходило и заходило солнце, прежде чем Настасья воротилась в отцовску хату. Старый атаман попервах и не признал дочку свою - исхудавшую, дорогой дальней измученную, да горем страшным придавленную. Горькими слезами обливаясь, рассказала Настасья о том, как супруга свово лишилась. А так сталося, что и не человек он был вовсе, а куча снега…  С горечью и болью душевной выслушал старый казак её рассказ. Долго молчал, разумея, что то Гнат Баштовенко так с его дочкой за обиду свою посчитался… Потом и то уразумел атаман, что лишь благодаря этому чаклунству Гнатову донька его Настасья и любовь великую, и горе горькое изведала, душой к людям возвернувшись, и проговорил:

                     - Утешься, солнышко мое! Ты прознала горе, но ты видела и любовь великую… Ты плачешь, доченька, и слезы елеем целебным душу твою врачуют. А это значит, что лёд твоего сердца растаял…

Как казак Стецько Бабу-Ягу замуж выдал

               А было это, скажу я вам, панове, в тот год, когда казаки в поход пошли – хана Буджацкого Аюка воевать.

               А только хитер был Аюк, да славен набегами своими на ляхов, на татар крымских, на господарей волошских. Не просто было с ханом Аюком сладить-то…

               Да только и полковник Сидор Червонящий не лаптем щи хлебал. Славен был победами полковник, и на войне удачлив. Как ни поход за зипунами, так с доброй добычей запорожцы возверталися в куреня свои…

               Сошлися сперва казаки с буджаками в степи понад Бугом. Долго билися, да только ни те, ни другие верха не одержали.

               А потом заманили буджаки[9] казацкое войско в балку, густо лещиною да тереном поросшую, да стали наскоками вырубать казачков по одному - по два. А казакам не развернуться – шипы терновые не дають коням маневра… А тут и запасы стали к концу подходить…

               Видит полковник – плохо дело. Буджаки балку обложили – мыша полева не выскочит, бо несметны числом были. По обрезам балки кружат, юзжат по-дикому, ровно вепри лесные. Стрелами да найзами[10] кидаются.  Позвал полковник Стецька. А надо вам сказать, панове, что казак сей, хочь и невеличкого росту был, но справный в битве и в делах сакмагонских[11].

               - А что, Стыцю, - Червонящий молвил, - не слабо ли тебе будет до залоги[12] нашей, что на Матвеевом кургане стоить, добежать, скрозь буждаков просочившись?

               - Отчего ж не добежать? - говорит Стецько. – Добегу, пожалуй.

               - Добеги, Стыцю, бо припасы кончаются, взавтра уже нечем воевать будет. Да передай полковнику Швыдкому, чтоб казаков прислал облогу[13] буджаков смять, хочь со свово боку балки. Мы тогда враз в прореху вдарим и вырвемся из объятий смертельных…

               А Стецьку в дорогу собраться – только подпоясаться! Развернул коня, да и был таков…

               А дорога-то не близкая была… Почитай, сто верст казаку скакать до залоги казацкой. Вот и решил Стыць срезать верст эдак тридцать, скрозь Черный лес проехавши. А лес тот, панове, весьма дурную славу имел в казацтве. Сказывали, всяка нечисть там водится, да путников в свои тенета забирает. Словом, ни один путник, что в лес тот попадал, к людям боле не возвертался…

               Да только, что Стецьку делать? Скоро надо до своих добраться, да весточку сурову передать, что в беду попали казачки…

               Вот так и поскакал казак через Черный лес… Тута уж и смеркаться стало, как в лес въехал. Посмурнело небо, да тучами начало быстро затягиваться свинцово-серыми, дождем да градом набухшими, ровно вымя у коровенки недоенной. Думает казак, что ночлег сыскать бы надобно, ибо если град лупанет, не спрячешься ведь под ветками.

               Тут уж и совсем черно стало в лесу. Лишь молнии небо рвуть, да сполохами своими светють. Вот в один из сполохов и увидал Стыць избу – не избу, терем – не терем, хату – не хату. Незнамо что…

                Подъехал Стыць ближе – мать честна! А ни окон, ни дверей у избы немае, с какого боку не заедь. «Что за напасть – думает казак, - это кто ж таку невидаль состроил?»

                 А избенка вдруг закряхтела по-старушечьи, застонала, да и стала потихоньку подыматься на курьих-то лапах. Подрагивая, да листву поза-поза – прошлогоднюю со стрехи осыпая…

                  А в стенке глухой вдруг дверь скрипучая отворилась. Крыльцо появилось откуда-то, из воздуха задушного образовавшись. А на крыльце старуха стоит, столь древняя, что Стецько на вид ей лет пятьсот определил, не мене. А на плече у ей ворон сидит, нахохлившись. Да такой здоровенный, что не мене пуда потянеть!

                 - И-и-и, - кричит с порога старуха, - это кто ж к нам пожаловал? Да никак, казак Стецько собтвенным персоном? Заходь – заходь, голубок! Гостечком дорогим будешь!

                 А у Стыця дар речи запропал совсем. Слова молвить не может. Да и конь евойный присмирнел, дажить уха прижал к голове, как тебе собака какая дворовая…

                 - Дак что жа, - старуха кричит, - так и будешь стоймя стоять?! Гляди-ко, дождь сей же минут сыпанеть, да с градом убойным…

                 Кой-как Стецько совладал с собою… Коня под навес, жердями крытый поставил, да торбу с овсом на морду навесил. А сам на ногах дрожащих в избу направился, знамением крестным лоба осенивши трижды…

                 А в избушке-то уж и свечи горять во множестве, и половичок чистый да цветастый узорами иноземными глаз завлекаеть, и старушка, вдруг нарядная, да вся из себя благостная, улыбается ртом, ровно в коре дубовой узким ножом прорезанным…

                 И-эх, - говорит, - и угощу же я тебя зараз, казачок!

                 И скатерку, чисто выбеленную на стол кидаеть…

                 Тут уж совсем у казака ум за разум забегать стал… На скатерке-то, откуда ни возьмись, и тебе каравай житний, да с корочкою хрусткою, паром хлебным парит – ровно только из печи. Тут тебе и поросенок молочный - пятак кверху задрал прожаренный. Тута тебе и стерлядка востроносая, листами петрушечки да мелиссы обложена - так соком духмяным и исходить… Туточки тебе и сала шмат – да в пять пальцев толщиной, да с прожилками мясными, числом не мене пяти же, боками снежно-белыми лоснится! Тут же тебе и кварта горилки запотевшая, да с наледями на пузатом стекле…

                 А старуха суетится, чарочки серебряны на стол ставит, вилочки-ложечки всяки выкладываеть, рушничком чистеньким штаны казацки застилает…

                 - Ну-у, - молвит, управившись, - угощайся, Стыцю. Ешь, пей, гостечек мой любезный.

                 «Э-э, - думает Стецько, - чегой-то недоброе старуха удумала»...

                 И решил казак в меру есть-пить, чтоб разум не терять. Да и выведать у старушки задумы ее коварные.

                 А на дворе, знай себе, непогода гуляет.  Ветер в трубе воймя воет - завывает. Дождь по стрехе стучит, ровно молотки по наковальне. Гром громыхает так, что избушка содрогается на ножках своих курячьих тоненьких…

                 А старуха-то глазами зыркает, словно буравчиками, вот-вот дырки просверлит в Стыцевой сорочке. Да все, знай, подливает горилочки сладенькой. А Стыць, не дурак будь, все боле пьяненьким прикидается, да уж и уснуть за столом норовит, уевшись да упившись.

                 Тута старуха и решила брать быка-то за рога.

                 - А что, - молвит, - Стыцю, не нужна ли тебе хозяйка в хату?

                 - Не-е, - казак отвечает, - казаку бабу не положено иметь. Поки казакую, не нужна мине хозяйка.

                 Давай тута старуха сундуки свои отворять, да добром хвалиться своим.

                 У Стыця и дыхание сперлось от виденного… Чего только не было в тех сундуках! Злато – серебро: и в талерах, и в дукатах, и в монистах, и в слитках, фунтов эдак по десять!  Каменья драгоценные - чуть казака зрения не лишили блеском своим да переливами. Кафтаны да зипуны, кунтуши и черкески, сукна да отрезы парчовые, меха блескучие…  Однако же, главный сундук старуха, аки главный козырь приберегла…