Анатоль ле Бра - Легенда о Смерти Страница 2

французской филологии и литературы начала XX в. он остался еще и как знаменитый лектор лингвистической организации Франции «Альянс Франсез», блестящий пропагандист французского языка и литературы. Почти пятнадцать лет, с 1904 по 1919 г., выступая с лекциями в Швейцарии, а затем в Канаде и в Соединенных Штатах, он, как пишет один из его биографов, «служил делу Франции». Эту «двойственность», а лучше сказать, широту интересов Ле Бра проявил и в своих научных исследованиях, занимаясь одновременно и проблемами связи Бретани с французским литературным романтизмом, и историей кельтских театральных мистерий.

Но все же главное дело жизни Анатоля Ле Бра — бретонская литература, тот вклад, который он сделал в ее возрождение и современное становление. Может показаться странным, что писатель, для которого родным языком был бретонский, писал по-французски. Но это и был способ сделать бретонскую литературную традицию общечеловеческим достоянием, поставить литературу Бретани в один ряд с великой французской и мировой литературой. Ле Бра писал по-французски, но только о Бретани. Бретань, ее история, люди, обычаи, ее города и деревни, ее памятники — предмет его статей, путевых заметок, эссе, увлекательных репортажей и отдельных книг, отмеченных знанием и зоркой наблюдательностью («Les îles bretonnes» — «Бретонские острова», «Un Voyage à 1 île de Sein» — «Путешествие на остров Сейн», «Vieilles chapelles de la Bretagne» — «Старинные часовни Бретани», «Au Pays des Pardons» — «В краю Пардонов»[2]). Бретань, и только Бретань — место действия романов и повестей Ле Бра, бретонцы — его персонажи и герои («Le gardien du feu» — «Страж огня», «Fille de fraudeurs» — «Дочь контрабандистов», «L’Evèque Audrein» — «Епископ Одрен»). Но главное — это душа и память Бретани, воплощенные в старинных преданиях, легендах, народных повествованиях, которые были единственным источником вдохновения писателя — его сюжетов, образов, ситуаций, характеров, отношений. «Contes du soleil et de la brume» — «Сказки солнца и тумана», «Vieilles histoires du Pays breton» — «Старинные истории бретонского края», «Contes et histoires de Bretagne» — «Сказки и предания Бретани», «Les Saints bretons de la Montagne Noire à la Montagne d’Arez» — «Бретонские святые от Черных гор до гор Арре», — все это талантливо использованные, с редким художественным чувством и деликатностью переработанные и воссозданные на французском языке богатства бретонского народного творчества. С самого начала своей писательской деятельности Ле Бра был убежден, что создание новой, современной литературы Бретани было немыслимо без обращения к ее прошлому, к древним кельтским и раннехристианским народным истокам ее культуры. «Terre du Passé» — «Земля Прошлого» — не случайное название одного из произведений Анатоля Ле Бра. Непрерывающаяся цепь народной жизни, дыхание древности в сегодняшнем бытии, — такой виделась родина писателю. Это волновало в нем воображение художника и исследователя.

Поиски источников, собирание и изучение бретонского фольклора, филологические изыскания стали обязательным элементом творческого процесса для Ле Бра с первых его шагов в литературе. В Кемпере, где в начале 1880-х гг. Ле Бра начинал свою карьеру, работая преподавателем литературы в местном лицее и публикуя первые очерки, сказки и новеллы в местных журналах, судьба свела его с Франсуа Мари Люзелем. Знаменитый фольклорист привлек начинающего филолога и литератора к поискам народных религиозных песен, опубликованных им позднее, в 1890 г., и в процессе этой работы приобщил его к своим методам кропотливого и педантичного собирания и записи текстов. Ле Бра оказался удачливым собирателем фольклора: владение бретонским языком, доброжелательность, тактичность и глубокое уважение к своим землякам, крестьянам, морякам, обеспечило ему успех. Именно тогда, записывая песни и баллады для сборника Люзеля, Ле Бра услышал рассказы, положившие начало работе над самым значительным его произведением — книгой «Легенда о Смерти». Ее первая публикация в 1893 г. под названием «Легенда о Смерти армориканских бретонцев» принесла Анатолю Ле Бра известность. Он продолжал работать над книгой в течение многих лет, формируя и дополняя ее разделы новыми текстами. «Пятнадцать лет подряд, — пишет он в предисловии, — я неустанно копался в народной памяти, пройдя с этой целью всю Бретань... Эти деревни и встречи стоят перед моими глазами: то это лавка сапожника-саботьера в Аргоате... то вахта на маяке острова Сейн — дежурный сторож на вахтенной скамье и яркий свет фонаря, проходящий по волнам вздымающегося моря...»

Они встают и перед глазами читателя — эти сцены повествования, неторопливого, обстоятельного и увлекательного, хотя нигде в книге они не описаны прямо. Они возникают из самой ткани текста, из брошенных по ходу рассказа — случайно, к слову, — упоминаний вещей, мест, имен, из каких-то очень личных ссылок на знакомых людей, на как будто всем известные обстоятельства, из особенной простой и доверительной интонации невидимого рассказчика. Невидимого, но почти реально ощутимого. Это лишь одна — из многих! — необычайно привлекательных сторон этой книги. Она легко читается — читается, как слушается. В ней все время «звучат» голоса рассказчиков, и среди них — главный, женский, голос, в котором легко угадывается образ немолодой бретонской крестьянки, много видевшей и испытавшей, мудро, по-доброму, не без юмора смотрящей на жизнь. А какое ощущение теплоты, симпатии окутывает этот образ! И это притом, что в книге нет ни единого слова, прямо относящегося к главной рассказчице. Таков талант писателя, его власть над словом. Своих информантов — так принято называть народных сказителей и рассказчиков, которых записывают фольклористы, — он сделал литературными персонажами, героями своей книги. Его главная «героиня» —  известная бретонская сказительница, «королева сказочников» Мархарит Фюлюп (1837-1909) из деревни Плюзенет в провинции Трегор. Искалеченная в детстве рука помешала Мархарит заниматься крестьянским трудом, и она стала профессиональной «паломницей» — исполняла паломнические обеты вместо тех, кто не мог их совершить. Об этой профессии и о паломнице, подобной Мархарит, Ле Бра рассказывает в одной из глав своей «Легенды о Смерти», посвященной паломничеству душ. Мархарит обошла пешком почти всю Бретань, везде заучивая и исполняя народные песни, сказки, легенды. Она знала их множество, иногда очень редких, почти забытых. Ее отыскал Люзель, которому она передала большое число песен, вошедших в его сборники. Он и представил Мархарит своему сотруднику и ученику. Однако для Анатоля Ле Бра Мархарит Фюлюп стала не исполнительницей песен и баллад, не сказительницей, а рассказчицей. Тексты, собранные им в эту книгу, иначе как рассказами не назовешь. Не сказки, не предания и даже не легенды, хотя писатель и назвал свою книгу «Легендой», а именно рассказы. Ле Бра очень тонко уловил и очень точно передал в литературной обработке их ровный повествовательный характер и убедительную простоту, жизненную достоверность. Они звучат здесь как свидетельства очевидцев и непосредственных участников происшедшего, как откровенные и доверительные воспоминания о реально случившемся.

И все же для Ле Бра эти рассказы — Легенда. Здесь-то и сказался ученик Ренана. Трезвый, критически настроенный ум историка-позитивиста — и, скорее всего, атеиста, что так типично для человека французской культуры конца XIX в., — не мог позволить писателю принять как реальность мистические мотивы и сюжеты, вплетенные в канву повествований наравне с жизненными реалиями. Для него это фантастический элемент народного сознания, плод поэтического воображения. Но наделенный сам «душой бретонца» и, главное, художника и поэта, Ле Бра не мог не проникнуться поэзией народной веры, того простодушного, но мощного и всеобъемлющего религиозного чувства, которое пронизывает собою эти рассказы, поднимая их на уровень почти эпических преданий. Отсюда, наверное, и идет особое, редкостное ощущение красоты и правды «Легенды о Смерти», какой бы пугающе таинственной и грозной ни была тема, объединяющая эти предания.

Тема Смерти изначально предполагает тайну, мистику, первозданный ужас перед неизвестностью и неизбежностью. Но когда рассказ за рассказом читаешь Легенду, «сладкий ужас», всегда связанный с эстетикой такой темы, постепенно сменяется чувствами более спокойными и более глубокими, значительными. Конечно, в этих рассказах во множестве присутствуют даже не атрибуты, а чрезвычайно выразительные образы смерти, обрисованные столь же конкретно, зрительно, почти осязаемо, как реалии повседневного земного бытия. «Рабочий смерти» Анку в широкополой шляпе, бросающей тень на безглазый череп, в громыхающей повозке и с косой, заточенной наружу; призраки и привидения, ночные явления мертвецов; кладбищенские голоса, звоны колоколов и мистические мессы в мертвых церквах; страшная книга «Агриппа», подписанная самим дьяволом, и сам дьявол, и ад... Ад — что может быть таинственнее, невообразимее, сколько фантазии и слов истратило человечество, чтобы создать его непостижимый, ужасающий образ. И вдруг из бретонского повествования узнаешь, что дорога в ад «большая, широкая и содержится всегда в полном порядке; она всегда готова принять путника», словно речь идет о дороге из Сен-Бриё в Морлэ, а главное, что вдоль нее — «девяносто девять постоялых дворов... где любезные и хорошенькие служанки... наливают всякие ликеры!»; сумеет путник устоять, «не пьет без удержу» (и невольно всплывает фраза из другого рассказа — «жены рыбаков всегда опасаются, не остались ли их мужья напиваться где-нибудь в кабаке») и к последнему постоялому двору приходит трезвым, он может вернуться обратно: «ад больше не имеет на него прав». И всего-то? Нет, ужасы ада и блаженства рая остаются здесь незыблемыми в своей сути. Но форму в народном воображении они принимают конкретную и очень бретонскую: «Представьте себе лес башенок, таких же легких и стройных, как башни Бюлата или Крейскера... Флюгера вращались над башенками и издавали — нет, не скрип, а сладостные звуки». Это рай. А замок, горящий пламенем, с невыносимым запахом серы — это ад... Главное же, всё мистическое, потустороннее предстает здесь не в туманных видениях, не в провидческих снах и откровениях, а воочию, как часть здешней, посюсторонней, жизни, в едином ряду ее дел, событий и вещей. И вот мертвый пахарь пашет свои земли, чтобы вернуть им привычный цветущий вид, какой они имели при его жизни. А старый хозяин фермы после смерти остается жить в своем доме, хранит яблоки, шутит над полюбившейся ему молоденькой служанкой, подружившейся с ним, да еще и становится отцом последнего своего сына. Потому что то, что в католицизме называется чистилищем, искуплением земных грехов, по бретонским понятиям душа тоже проходит здесь, на земле, и более того, рядом с домом, возле села или фермы, ибо «она должна после смерти делать то, что привыкла делать при жизни», пока не исполнит свое послушание.