Функции "младших героев" в эпическом сюжете (СИ) - Баркова Александра Леонидовна Страница 2

Глава I

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТАРИЙ

Прежде чем анализировать конкретные тексты, нам необходимо определить терминологию, которой мы будем пользоваться в нашей работе.

Исследуя мировой эпос самых разнообразных стадиальных типов и хронологических периодов, мы будем придерживаться типологического подхода. Как писал В.М. Жирмунский, “черты сходства между героическим эпосом разных народов имеют почти всегда типологический характер” [Жирмунский. 1958. С. 144].

Мы полагаем, вслед за Б.Н. Путиловым и Е.М. Мелетинским, что эпический текст представляет собою реализацию сюжетного клише, набор архетипических мотивов и образов, на которые могут наложиться некоторые исторические реалии (по преимуществу имена героев и географические названия): “Всякие подлинные мифологические события... укладываются в прокрустово ложе готовой мифологической структуры” [Мелетинский, 1976. С. 177], “эпическая история в определенном смысле противостоит истории реальной, она как бы исправляет несовершенство этой последней, освобождая ее от трагических ошибок и несправедливостей” ([Путилов. 1975. С. 164]. На примере рассматриваемой нами былины это видно особенно ярко: русские богатыри разбивают татар в первом же бою), “былинные герои – это постоянные типы... Нет никаких оснований видеть за этими типами реальных людей, некогда действовавших в истории” [Путилов.1966. Т. Х. С. 119]. Хорошо известны примеры полной противоположности исторического и эпического факта – Кралевич Марко, Сид; иногда поиск прототипа эпического героя среди исторических деятелей обречен на неудачу потому, что их называли в честь него (так обстояло дело, в частности, с Зигфридом) [Жирмунский. С. 10, 66]. В настоящее время практически нет необходимости доказывать несостоятельность взглядов исторической школы (ее критиковали А.П. Скафтымов [Скафтымов]и А.Н. Веселовский [Из лекций А.Н. Веселовского по истории эпоса (публикация В.М. Гацака). 1975. С. 300-301], а подробный разбор ее ошибок был сделан Б.Н. Путиловым [Путилов. 1975. С.164-174]); мы упоминаем это лишь потому, что в рассматриваемой нами былине фигурирует несомненно историчное имя – Ермак, которое оказалось присоединенным к герою, степень архаичности которого покажет дальнейшее рассмотрение материала.

К сожалению, в реальность русских богатырей до сих пор верят не только сказители, но и некоторые ученые. Оставляя в стороне такие научные курьезы, как анализ Б.А. Рыбаковым былины о Святогоре (былина историзирована им настолько, что приведена фотография гроба, в котором умер Святогор!) [ Рыбаков. 1963. С. 132], мы позволим себе вступить в спор с другим прославленным ученым – Д.С. Лихачевым, который рассматривал устное творчество с тех же позиций, что и письменные тексты, и доказывал, что народ не создает “сознательно... (курсив мой. – А.Б.) в былинах открыто вымышленных героев и открыто вымышленные события так, как их создают авторы литературных произведений” [ Лихачев. 1968. С. 421]. Суждение бесспорно верное, но ни в коей мере не доказывающее историчность богатырей, поскольку отсутствие сознательной установки на вымысел не является гарантией достоверного отражения исторических фактов. Далее Д.С. Лихачев пишет: “Русская литература до XVII века не знает откровенно вымышленных сюжетов и откровенно вымышленных героев... Нельзя думать, что фольклор эпохи феодализма стоял в этом отношении на более новых позициях, чем литература” [Лихачев. 1968. Левинтон. С. 333; Путилов. С. 173. С. 421]. Как видим, здесь совершенно игнорируется различие коллективного (фольклорного) и индивидуального (книжного) авторства, что и приводит к ошибке. Разумеется, былина воспринимается певцами и их слушателями как правда [Лихачев. 1968. С. 434]; [Пропп. 1976. С. 119-120], однако перцептивный аспект нельзя смешивать с генетическим. Кстати, те же ошибки присущи и такому фундаментальному труду, как книга Г.М. и Н.К. Чадвиков “Происхождение литературы” [Chadwick H.M. & N.K. 1932. V.1. P. 13-18].

Подобное смешение приводит к неразличению понятий “эпос” и “историческая песня”. Последняя, хотя и обязана своим возникновением четко определенному историческому событию, тоже поднимается на достаточно высокий уровень художественного обобщения. При описании исторического события не только эпосом, но даже и историческим преданием, важно не точное отражение фактов, а воспроизведение мифологической схемы [Байбурин, Левинтон. 1984. С. 232]; [Левинтон. 1992. Т.II. С. 333]; [Далгат. 1988. С. 91-99], из реальных событий народная память отбирает те, которые соответствуют структуре мифологического клише [Неклюдов. 1998], истинность эпоса или мифологизированного предания превосходит истинность подлинной истории [Левинтон. С. 333]; [Путилов. С. 173]. На это достаточно решительно указывал еще А.Н. Веселовский: “Эпический Владимир мог с самого зарождения эпоса отличаться от Владимира исторического” [Из лекций А.Н. Веселовского по истории эпоса. С. 300].

Итак, эпос предстает как некая квазиистория [Мелетинский. 1976. С. 276] и обладает своим особым хронотопом, то есть пространственно-временным континуумом. Мифическое время лишено протяженности [Мелетинский. 1976 С. 173], оно, по существу, является вечным настоящим [Гуревич. 1979. С. 108-110]; лишенное событий, оно как бы останавливается, и герой на протяжении многих “пустых” лет не изменяется [Гуревич. 1979. С. 145] – таковы Пенелопа, Гизельхер, Добрыня. “Пустому” времени в эпосе соответствует и “пустое” пространство – почти полное отсутствие пейзажных описаний [Гуревич. 1979. С. 74-75]. Эпические события относятся народом к глубокой старине, отделены “абсолютной эпической дистанцией”, все события полностью завершены [Гуревич. 1979. С. 25]. На эту особенность эпоса указывал еще Ф.И. Буслаев [Буслаев. 1887. С. 47]. В мифе и архаическом эпосе мифическое время – эпоха первотворения, эпоха первопредков [Мелетинский. 1976. С. 173, 269], в классическом эпосе мифическое время первотворения сменяется зарей национальной истории [Путилов. 1971. С. 32; Мелетинский. 1969. С. 434].

Как это ни странно, термины “архаический” и “классический” эпос четко не прописаны в отечественной науке. Так, в своем фундаментальном труде “Происхождение героического эпоса” Е.М. Мелетинский употребляет слова “архаический” и “догосударственный” эпос как синонимы, определяя при этом шумеро-аккадский эпос о Гильгамеше как архаический (с чем нельзя спорить) – при том, что даже самые ранние его формы не относятся к догосударственному периоду. Того же противопоставления архаического и классического эпоса как догосударственного и раннегосударственного придерживался и В.Я. Пропп. Разумеется, большинство памятников архаического эпоса относятся к догосударственному периоду, однако проводить знак равенства между общественным устройством и формой эпического повествования – неправомерно (эпос о Гильгамеше – ярчайшее тому подтверждение).

В своей более поздней работе “Введение в историческую поэтику эпоса и романа” Е.М. Мелетинский перечисляет признаки архаической эпики: сказочно-мифологический характер героики, богатырь сочетает в себе качества воина и шамана, важнейшим признаком героического характера является “строптивость”, враг предстает чудищем, в сюжете присутствуют отголоски деяний культурного героя, основные темы повествования – борьба с чудовищами, сватовство, родовая месть [Мелетинский. 1986. С. 63]. Добавим к этому, что главной составляющей того, что Е.М. Мелетинский определил “сказочно-мифологический характер героики” является анормальность, сверхъестественность образа главного героя эпоса.

Образ архаического героя наследует черты первопредка, который “объединял в себе тотемического прародителя и культурного героя” [Мелетинский. 1976. С. 208-209]. Герои-первопредки “вели себя часто не по правилам, так как правила только создавались в результате их жизнедеятельности” [Мелетинский. 1976. С. 222]. Отсюда главной отличительной чертой, более того – достоинством первопредка и образов, к нему восходящих, является анормальность в любом ее проявлении. В архаических представлениях способность к нарушению человеческих табу – показатель божественности [Гуревич . 1979. С. 77-89]; поэтому не может быть и речи о подражании деяниям первопредка или архаического героя – они лишь вызывают восхищение, граничащее с ужасом.