История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - де Нерваль Жерар Страница 21

Беседа

Неспешным шагом, с уверенным видом, приблизился Адонирам к огромному креслу, в котором восседал царь Иерусалима. Почтительно поклонившись, художник остановился, ожидая, согласно обычаю, когда Сулайман соблаговолит заговорить.

– Наконец-то, мастер, – сказал царь, – вы снизошли к нашим просьбам и дали нам возможность поздравить вас с триумфом… которого уже никто не ожидал, а также выразить вам нашу благодарность. Ваше творение достойно меня; более того, оно достойно вас. Что до награды, никакая щедрость не может быть чрезмерной в сравнении с вашими заслугами; назовите же ее сами. Чего попросите вы у Сулаймана?

– Отпустите меня, государь. Работы близятся к концу и могут быть завершены без меня. Мой удел – странствовать по свету; мой жребий зовет меня к другим небесам, и я возвращаю вам власть, которой вы меня наделили. Моей наградой будет мое творение, которое я оставляю здесь, и выпавшая мне честь воплотить благородные замыслы столь великого царя.

– Ваша просьба удручает нас. Я надеялся, что вы останетесь с нами, заняв подобающее положение при моем дворе.

– Вы очень добры, государь, но я не создан для этого. Мое призвание – одиночество, я независим по характеру и равнодушен к почестям, для которых не был рожден; я не раз подверг бы испытанию вашу снисходительность. Настроения царей изменчивы; зависть окружает их и не дает покоя; фортуна непостоянна – мне это слишком хорошо известно. Разве не было минуты, когда то, что вы называете моим триумфом, могло стоить мне чести, а может быть, и жизни?

– Я не считал, что вы потерпели неудачу, пока собственными ушами не услышал ваш голос, возвестивший конец всех надежд, а ведь я не могу похвастаться тем, что имею больше власти, чем вы, над духами огня…

– Никому не дано повелевать этими духами, если они вообще существуют. Впрочем, об этих тайнах лучше судить достопочтенному Садоку, чем простому ремесленнику. Я и сам не знаю, что случилось той страшной ночью, – все пошло не так, как я предполагал. Скажу только, государь, что в час отчаяния я напрасно ждал от вас слов утешения и поддержки и потому в час победы не стал тешить себя надеждой услышать слово похвалы.

– Мастер, в вас говорит злопамятность и гордыня.

– Нет, государь, простая человеческая справедливость. С той ночи, когда я отливал медное море, до того дня, когда оно предстало вашим взорам, моих заслуг не прибавилось и не убавилось. Вся разница лишь в успехе… а как вы могли убедиться, успех – в руках Божиих. Адонаи любит вас: его тронули ваши молитвы, и это мне, государь, следовало бы поздравить вас и воскликнуть: благодарю!

«Кто избавит меня от насмешек этого человека?» – подумал Сулайман, а вслух спросил:

– Вы, конечно, покидаете нас для того, чтобы воздвигнуть новые чудеса в других землях?

– Еще недавно, государь, я мог бы поклясться в этом. Целые миры жили в моей пылающей голове – я грезил гранитными глыбами и подземными дворцами, опирающимися на леса колонн, наше строительство казалось мне невыносимо долгим. Но сегодня мой пыл остывает; я устал, и меня прельщает досуг; я чувствую, что сделал на своем поприще все, что мог.

Сулайману вдруг почудилось, будто глаза Адонирама на миг блеснули нежностью. Лицо его было серьезно и печально, голос звучал проникновеннее обычного, и царь, странно смущенный, сказал себе: «Этот человек очень красив…»

– Куда же вы намерены идти, покинув мои земли? – спросил он, стараясь говорить беззаботным тоном.

– В Тир, – без колебаний ответил художник, – ибо я дал обещание моему покровителю, славному царю Хираму, который любит вас, как брата, а ко мне всегда был добр, как отец. Если будет на то ваша воля, я хотел бы отвезти ему планы и чертежи дворца, храма, медного моря, а также двух огромных витых колонн из бронзы, именуемых Иакин и Вооз, что украшают большие ворота храма.

– Да будет так. Пятьсот всадников отправятся, чтобы сопровождать вас, и двенадцать верблюдов повезут мои дары и предназначенные вам сокровища.

– Это слишком щедро; Адонирам не унесет с собой ничего, кроме своего плаща. Не думайте, государь, что я отвергаю ваши дары. Вы великодушны; вы хотите дать мне огромное богатство, но, решившись уехать столь внезапно, я пущу его по ветру без пользы для себя. Позвольте мне быть до конца откровенным. Я принимаю эти сокровища, но оставляю их в ваших руках на хранение. Копы у меня появится нужда в них, государь, я дам вам знать.

– Иными словами, – сказал Сулайман. – мастер Адонирам намерен сделать меня своим должником.

Художник улыбнулся и с достоинством кивнул:

– Государь, вы угадали мою мысль.

– И вероятно, он ждет дня, когда смажет торговаться со мной на равных, диктуя свои условия.

Адонирам бросил на царя проницательный взгляд, исполненный вызова.

– Как бы то ни было, – добавил он, – некогда не попрошу ни о чем, что оказалось бы недостойно благородства и великодушия Сулаймана.

– Мне кажется, – произнес Сулайман, внимательно следя за лицом своего собеседника, – что царица Савы вынашивает определенные планы и намеревается найти применение вашему таланту…

– Она мне ничего об этом не говорила сударь.

Этот ответ зародил в уме царя множество: новых подозрений.

– Однако же, – вставил Садок, – ваш гений не оставил ее равнодушной. Неужели вы уйдете, не простившись с нею?

– Не простившись… – повторил Адонирам и Сулайман увидел, как глаза его сверкнули странным огнем, – не простившись… Если позволит царь, я буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение и попрощаться.

– Мы надеялись, – снова заговорил царь, – что вы задержитесь, чтобы присутствовать на празднествах, посвященных нашему бракосочетанию; вы ведь знаете…

Чело Адонирама залилось густой краской, и он ответил без горечи:

– Я намерен отправиться в Финикию, не откладывая.

– Если таково ваше желание, мастер, вы свободны – я отпускаю вас…

– После захода солнца, – уточнил художник – Я должен еще заплатить строителям и прошу вас, государь, приказать вашему управителю Азарии, чтобы доставили к моей конторе у подножия колонны Иакин необходимую сумму денег. Я буду выдавать жалованье, как обычно, и не стану объявлять о моем отъезде, чтобы избежать волнений, которые неизбежно повлечет прощание.

– Садок, передайте наш приказ вашему сыну Азарии. Еще одно слово, мастер: знакомы ли вам трое подмастерьев по имени Фанор, Амру и Мифусаил?

– Да, это три жалких честолюбца, они честны, но бездарны. Все трое добивались звания мастера и пытались вынудить меня сказать им пароль, чтобы получить право на более высокое жалованье. В конце концов они вняли голосу разума, и совсем недавно я имел случай убедиться в том, что сердца у них добрые.

– Мастер, в Писании сказано: «Бойся раненой змеи, если она свернулась». Вы плохо знаете людей: эти трое – ваши враги, именно они своими кознями едва не погубили отливку медного моря.

– Откуда вам это известно, государь?

– Когда я счел, что все потеряно, то, уверенный в вашей осмотрительности и знании своего дела, стал искать тайные причины катастрофы. Я бродил среди строителей, и трое из них, думая, что они одни, раскрыли мне глаза.

– Их преступление погубило много жизней. Такой пример опасен; вам, государь, надлежит решать их судьбу. Мне эта катастрофа стогав жизни моего друга, мальчика, которого я любил, искусного художника: Бенони так ниое и не появлялся с тех пор. Но повторяю: госдоарь, вершить суд – это привилегия царей.

– Он свершится, и каждый получит по заслугам. Будьте счастливы, мастер Адонирам. Сулайман вас не забудет.

Задумавшись, Адонирам стоял в нерешительности; казалось, в его душе происходит борьба. Вдруг, поддавшись внезапному порыву, он воскликнул:

– Что бы ни случилось, государь, будьте уверены в моем неизменном почтении и в искренности моего сердца! Я сохраню о вас самые благоговейные воспоминания, и если когда-нибудь тень сомнения закрадется в ваши мысли, скажите себе: «Как большинство созданий человеческих, Адонирам был не властен над собой; он должен был исполнить свое предназначение!»