Жерар де Нерваль - История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов Страница 22

– Если бы?.. Договаривайте, Балкида: ваш голос проник мне в сердце и воспламенил его.

– Нет, нет… Да что же я хотела сказать, что за помрачение вдруг нашло на меня?.. Эти удивительно сладкие вина коварны, и я чувствую странное волнение.

Сулайман сделал знак; немые слуги и нубийцы наполнили чаши; царь осушил свою залпом и с удовлетворением отметил, что Балкида сделала то же самое.

– Надо признать, – игриво продола царица, – что брак по иудейским о плохо подходит для царственных особ и содержит условия, с которыми трудно смириться.

– Так только в этом причина ваших колебаний? – спросил Сулайман, устремив на нес подернутые легкой истомой глаза.

– Да, можете не сомневаться. Не говора уже о предшествующих свадьбе долгих постах, которые портят красоту, разве не больно расстаться с длинными волосами и до конца своих дней носить чепец? В самом деле, – добавила она, встряхнув своими прекрасными, черными как смоль косами. – было бы жаль лишиться столь богатого украшения.

– Наши женщины, – возразил Сулайман, – вправе заменять волосы пучками красиво завитых петушиных перьев.

Царица улыбнулась несколько пренебрежительно.

– К тому же, – продолжала она. – у вас мужчина покупает жену, словно рабыню или служанку; она даже должна смиренно явиться к порогу дома своего суженого, предлагая себя. Наконец, религия не имеет никакого отношения к брачному договору, больше похожему на торговую сделку: мужчина, получая женщину в супруги, простирает над ней руку со словами: «Мекудесхетли», что значит на языке иудеев: «Ты мне отдана». Кроме того, вы с легкостью можете отвергнуть жену, изменить ей, даже отдать ее на растерзание толпе, которая забьет несчастную камнями, под самым ничтожным предлогом… Нет, насколько я могла бы гордиться, что любима Сулайманом, настолько же страшит меня брак с ним.

– Любимы! – вскричал царь, поднимаясь с ложа, на котором он возлежал. – Любимы, сказали вы? Какая женщина на земле обладала столь безграничной властью над мужчиной? Я был раздражен – вы успокаиваете меня, вы делаете со мной все, что вам заблагорассудится; тяжелые заботы одолевали меня, но у меня достаточно сил прогнать их. Вы обманываете меня, я это чувствую – что ж, я готов помочь вам ввести Сулаймана в заблуждение…

Балкида подняла свою чашу над головой и движением, полным сладострастия, отвернула лицо. Двое рабов вновь наполнили кубки вином и удалились.

Зал пиршеств опустел; меркнущий свет ламп отбрасывал таинственные отблески на бледное лицо Сулаймана, освещал его горящие глаза и побелевшие дрожащие губы. Странная истома овладела им; Балкида смотрела на него с загадочной улыбкой.

Вдруг он опомнился… и вскочил со своего ложа.

– Женщина! – воскликнул он. – Не пытайтесь больше играть любовью царя… Ночь окутывает нас своим покровом; мы окружены тайной; жгучее пламя охватило все мое существо; я пьян от ярости и страсти. Этот час принадлежит мне, и, если вы искренни, вы не станете больше оттягивать миг счастья, купленного столь дорогой ценой. Царствуйте, будьте свободны, но не отталкивайте царя, который всецело принадлежит вам, того, кого сжигает неистовое желание и кто в этот час вступил бы в борьбу за обладание вами даже с силами ада!

Смущенная и трепещущая, Балкида ответила, опустив глаза:

– Дайте же мне время прийти в себя: эти речи так новы для меня…

– Нет! – в исступлении прервал ее Сулайман и допил кубок, в котором черпал смелость. – Нет, моему терпению под предел! Речь идет для меня о жизни или смерти. Ты будешь моей, женщина, клянусь если ты меня обманула… что ж, я буду отомщен; если же ты любишь меня, то вечной любовью я заслужу прощение.

Он протянул руки, чтобы заключить молодую женщину в объятия, но обнял лишь тень, царица тихонько отступила, и руки сына Дауда бессильно упали. Голова его склонилась; он не сказал ни слова и, внезапно содрогнувшись, сел на свое ложе… Его удивленные глаза с усилием раскрылись; он чувствовал, как желание в его груди гаснет, и предметы закачались перед ним. На его мрачном и бледном лице, обрамленном черной бородой, появилось выражение смутного ужаса, губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни звука, голова, словно не выдержав тяжести тюрбана, упала на подушки. Опутанный невидимыми тяжкими цепями, он пытался стряхнуть их, но тело его больше не повиновалось мысли.

Царица приблизилась медленной и торжественной поступью; он посмотрел на нее и ужаснулся; она стояла над ним, опираясь на согнутые пальцы руки, а другая рука поддерживала локоть. Она смотрела на него; губы ее шевелились, и он услышал слова:

– Сонное зелье действует…

Черные зрачки Сулаймана повернулись в белых орбитах, большие зрачки сфинкса расширились, но он остался недвижим.

– Что ж, – продолжала царица, – я повинуюсь, я уступаю, я ваша!..

Она опустилась на колени и коснулась холодеющей руки Сулаймана; глубокий вздох вырвался из его груди.

– Он еще слышит… – прошептала Балкида. – Слушай же, царь Израиля, слушай, мужчина, который думает, что любовь подвластна ему, и желает обладать женщиной, как рабыней, покупая ее ценой предательства, слушай: я вырвалась из-под твоей власти. Но если женщина тебя обманула, то царица не станет больше лгать тебе. Я люблю, и люблю не тебе, так было угодно судьбе. Я принадлежу к роду который выше твоего, и я должна была, повинуясь духам, охраняющим меня, избрать супруга моей крови. Твоя власть бессилью перед ними; смирись и забудь меня. Пусть Адонаи выберет для тебя достойную спруту. Он велик и милостив: разве не наделил тебя мудростью, и разве не платишь ты ему за это с царской щедростью? Пусть он не оставит тебя, я же забираю ненужный тебе дар духов, которым ты пренебрег и не сумел воспользоваться…

С этими словами Балкида, завладев пальцем, на котором сверкало чудесное кольцо, подаренное ею Сулайману, попыталась снять его, но рука царя, который тяжело дышал, судорожно сжалась в последнем усилии, и, как ни старалась Балкида разжать его пальцы, тсс было тщетно.

Она хотела еще что-то сказать, но гслсг-. Сулаймана ибн Дауда откинулась назад, яка обмякла, рот приоткрылся, веки опустились глаза погасли; душа его унеслась в страну грез.

Дворец Милло был погружен в сон; спали все, кроме слуг царицы Савской, которые усыпили гостеприимных хозяев. Вдали грохотали раскаты грома, молнии рассекали черное небо, разбушевавшийся ветер осыпал горы каплями дождя.

Черный как ночь арабский скакун поджидал царицу у крыльца; она подала своим людям знак уходить, и вскоре вся свита, обогнув холм Сиона вдоль глубоких оврагов, превратившихся в бурные ручьи, спустилась в долину Иосафата. Савеяне пересекли вброд Кедрон, вода в котором уже поднималась от дождя, преграждал путь возможной погоне, и, оставив справа Фавор в ореоле молний, добралась до Гефсиманского сада, откуда начиналась горная тропа в Вифанию.

– Поедем по этой дороге, – сказала царица своим стражам, – кони у нас быстрые; в этот час шатры, должно быть, уже сложены и наши люди направляются к Иордану. Мы встретимся с ними через час после восхода солнца за Мертвым морем, откуда все вместе доберемся до теснин Аравийских гор.

Она отпустила поводья своей лошади и улыбнулась буре, подумав о том, что разделила невзгоды своего дорогого Адонирама, который наверняка брел сейчас под дождем по дороге в Тир.

В тот миг, когда ее конь ступил на тропу, ведущую в Вифанию, молния осветила группу людей, которые крадучись пересекали ее и остановились ошеломленные, заслышав стук: копыт, не понимая, что это за процессия призраков скачет в ночи.

Балкида и ее свита пронеслись миме них один из стражей наклонился, чтобы разглядеть поздних путников, и тихо сказал царице:

– Это трое мужчин, они несут мертвое тело, завернутое в саван.

Макбенах

Во время «паузы», последовавшей за частью рассказа, среди слушателей возникли бурные споры. Многие отказывались принять версию сказителя и утверждали, что на самом деле у царицы Савской был ребенок от Сулаймана, а не от другого мужчины. Особенно возмущался абиссинец, оскорбленный в лучших чувствах предположением, что предком правителей его страны был простой ремесленник.

– Ты сказал неправду! – кричал он рассказчику. – Первого царя Абиссинии звали Менелик, и он вправду был сыном Сулаймана и Балкис-Македы. Его потомок и сейчас правит у нас в Гондаре.

– Брат, – сказал один из персов, – дай нам дослушать до конца, иначе придется вышвырнуть тебя за дверь, как это уже однажды случилось. По нашему мнению, эта легенда вполне правоверна, а если твой жалкий «священник Иоанн» из Абиссинии непременно хочет быть потомком Сулаймана, то при ся признать, что по материнской линии он происходит от какой-то чернокожей эфиопки, а не от царицы Балкиды, у которой был тог же цвет кожи, что у нас.

Хозяин остановил абиссинца, собравшегося было ответить резкостью, и с трудом навел порядок в кофейне.