Рудольф Штайнер - GA 092 - Оккультные истины древних мифов и легенд Страница 24

Здесь перед нами явлен образ чистой девушки, готовой пожертвовать собой ради человека, который ранее жил только чувственным, но теперь она может его спасти. С точки зрения Средневековья в этом сокрыта определённая мистерия. Миннезингеры относились к древнему течению, которое прошло в европейской культуре четыре поступательные ступени развития, — это представлено в тех сагах, какие послужили основой вагнеровской тетралогии. На любовь, коренившуюся только в чувственном, в те времена смотрели как на подлежащую преодолению. Традиция миннезингеров, очищенная возвышенной духовной силой христианства, должна была предстать в новом облике.

Нам следует связать воедино все факторы происходившего тогда, если мы хотим постигнуть парадигму той эпохи, а также понять, что подвигло Вагнера к сценическому воплощению этих саг. Существовала древняя сага — так сказать, прообраз этих саг, — которую мы находим среди древнейших германских народов и в несколько изменённой форме также в Италии и других странах. Нам надо вникнуть в сюжетную структуру этой саги. Один человек, познавший все радости этого мира, попадает в некую подземную пещеру; там он знакомится с женщиной необычайно притягательной силы. Он переживает там, можно сказать, все радости любви; но затем его обуревает тоска по высшему миру, и спустя какое‑то время он покидает пещеру. Таков сюжет саги о Тангейзере. Она являет собой прекрасный символ древних любовных устремлений, бытовавших в германских землях на том повороте времён, о котором я только что говорил: деятельность человека в чувственном мире, отторжение радостей любви в старом смысле слова (её мыслили воплощённой в богине Венере) и уход от внешнего мира под воздействием райской силы любви. Но нетрудно заметить, что в саге отсутствует истинный центр тяжести: она не открывает нам возвышенной перспективы. Эта сага целиком зиждется на прежних, во многом изжитых воззрениях, на древнем понимании любви. Позднее, с началом духовного преобразования любви через христианство, возникло желание осветить, как молнией, старые времена, дабы показать противоположность древнего представления о рае и нового — христианского.

Если мы стремимся понять Вагнера, нам следует заглянуть ещё глубже в историю становления нашей пятой коренной расы. После того как волны потопа скрыли Атлантиду, стали возникать одна за другой подрасы пятой коренной расы — праиндийская, праперсидская, затемегипетско–вавилонско–ассирийско–халдейская, затем греко–латинская, а по завершении римской культуры наступает время нашей пятой подрасы, внутри которой мы и находимся теперь и которая, собственно, являет собой основу христианской Европы. Не то чтобы Рихард Вагнер знал все, мною сказанное, но у него было абсолютно верное ощущение мировой роли пятой подрасы — вот почему он понимал задачи современности как чисто религиозные и воплощал эту идею в своих сочинениях так ярко и точно, что даже в теософии её невозможно было бы лучше сформулировать.

Вы знаете, что каждая из рас ведома великими посвящёнными, вам также известно, что изначальная инспирация пятой атлантической расы исходила от так называемых прасемитов. Вы знаете, что Атлантида была поглощена водами потопа, а уцелевшие, дабы предотвратить закат всей расы, были выведены Ману, божественным вождём, в Азию — в пустыню Гоби. Оттуда исходили культурные импульсы сначала в направлении Индии, затем в Персию, Ассирию, Египет, ещё позднее — в Грецию, Рим, а затем уже и к нашим краям.

Современному историку ничего не известно о первых семитских культурных импульсах — тех, что вызвали к жизни индийскую и праперсидскую расы. Но когда мы рассматриваем халдео–египетскую подрасу, нам следует знать, что в те времена имело место огромное семитское влияние — народ Израиля обязан ему своим наименованием. И само христианство восходит к такого рода семитскому импульсу, который затем простирает своё влияние и на греко–латинскую культуру. Далее этот культурный семитски окрашенный импульс мы обнаруживаем у мавританских народов, которые проникли в Испанию и распространились по всей Европе, причём даже христианские монахи не сумели избежать мавританского влияния. Таким образом, прасемитский импульс простирается вплоть до пятой подрасы. И это свидетельствует о пятикратном воздействии великого потока пракультуры.

Мы наблюдаем на Юге великое духовное течение, а на Севере — проходя четыре ступени, ему навстречу развивается другое течение вплоть до взаимного слияния обоих. На повороте от XII к XIII столетию наивные народы, во всемирно–культурном значении этого слова, ещё подвергались влиянию культуры, доходившей с Юга. Вторжение новой культуры воспринималось ими как некое духовное веяние. Так, Вольфрам фон Эшенбах целиком находился под воздействием этого духовного веяния.

Сага о Тангейзере символизирует собой нордическую культуру, воспринявшую импульс с Юга. Повсеместно мы находим нечто, обусловленное влиянием семитского импульса. И особенно очевидным становится то, что германская раса является последним звеном в развитии: должно явиться нечто совершенно новое, пятая подраса готовится к чему‑то совершенно новому. Германские страны тех времён пронизывало томление по новой форме христианства; надлежало прийти новому христианству, очищенному от своей южной предыстории. Христианство должно предстать в своём чистом облике. В канун эпохи Крестовых походов обозначилось принципиальное различие между Римом и Иерусалимом. Крестоносцы сражались под лозунгами «За Рим!» и «За Иерусалим!». Первый относился к римскому христианству, которое уже представляло собой выхолощенную оболочку, а второй — к тому идеальному христианству, центр которого многие видели в Иерусалиме. Так думали великие схоластики; это же утверждал и Данте в «Божественной комедии»[19]. Иерусалим представлял собой средоточие, которое надлежало обрести прежде всего в духовном смысле. Таким образом, пятую подрасу ощущали в то время как предтечу будущего. Старые импульсы исчерпались, должно было прийти нечто новое — новый культурный прорыв. Это была всего лишь попытка основать истинное христианство, но его зерно необходимо было очистить от шелухи. В поворотный момент Средневековья ощущалось нечто упадочное, чей срок уже прошёл, но это считалось благотворным, поскольку на смену старому должно прийти нечто новое, прогрессивное. Это душевное томление по новому нашло своё отражение в творчестве Вольфрама фон Эшенбаха.

Обратимся теперь к новым временам. Представим себе те настроения, которые сформировались в обществе, когда упадок уже наступил. К этим настроениям Рихард Вагнер был всегда восприимчив. Он обладал повышенной чувствительностью к реальным проявлениям того, что являло собой упадок расы. Он видел, что деградация продолжается, но понимал, что на смену ей должно прийти нечто новое. Никто острее, чем Вагнер, не ощущал того хаоса, который по сей день окружает нас, не ощущал, что простонародье скорее существует, чем живёт, не ощущал духовного обнищания народных масс Европы, чья духовная жизнь пребывает во тьме невежества вдали от просвещения, — вот почему в 1848 году он поддержал идеи революции. Но Вагнера не надо представлять заурядным революционером — необходимо знать, что одна мысль тяготила его душу: все находится в наших руках, от нас зависит, скатиться ли к полному упадку, либо же повернуть колесо истории в сторону прогресса. В революции 1848 года Вагнер усматривал возможность поворота к прогрессу.

Если принять все это во внимание, становится понятно, каким образом Рихард Вагнер пришёл к идеям о духовном развитии рас, изложенным в его прозаических сочинениях. В статье «Религия и искусство»[20] он говорит о том, что в Азии, в индийском народе, имеется нечто от изначальной силы арийской расы. Там ещё сохранилась часть высшей силы, высшей духовной жизни, но это доступно только элите, только брахманам. Низшие касты отлучены от этих возвышенных учений, но сам по себе брахманизм достиг духовных высот прадревней культуры. Если же мы обратим свой взор к Северу, то встретим там расу наивных людей, которые прошли через четыре ступени развития. Это народ охотников, отличающийся способностью повергать врагов во прах и находить в этом радость. (Для Вагнера убиение живого было симптомом деградации[21].) Глубокая, оккультная истина заключена в том, что жизнь и смерть поразительным образом связаны с развитием человека в сторону возвышения, очищения и спиритуализации. Все, что добывается ценой мучений, ценой уничтожения живого, отнимает у души её духовную силу. Можно как угодно расценивать отдельные культурные феномены, но любое уничтожение живого связано с умалением духовных сил. Вот почему идущему «чёрным путём“ как раз и предписывается уничтожение живого. Это прекрасно выражено, например, в романе «Флита» Мабель Коллинз[22]. В нем излагается история женщины, занимавшейся чёрной магией, которая уничтожала ещё не рождённую жизнь, ибо это требовалось для обретения предосудительных сил. Существует глубокая взаимосвязь между жизнью, смертью и развитием человека. Такое наставление должно быть усвоено всеми народами. Иначе обстояло дело, когда в определённую эпоху человеческого развития убиение происходило совершенно наивным образом; в те времена люди через убиение на опыте ощущали силы, заключённые в убиенном, — в этом положении находились древнегерманские охотничьи племена.