Рудольф Штайнер - GA 092 - Оккультные истины древних мифов и легенд Страница 29

Последняя фаза христианства, олицетворяемая посвящённым Лоэнгрином, принесла с собой эпоху меркантилизма, которая в настоящее время достигла своей кульминации. Теософское движение будет наследником того течения, которое имеет своим источником движение Парцифаля, а также движение посвящённого Лоэнгрина. Таким образом, и современный материализм обязан своим происхождением великим посвящённым, но он должен быть устранён с приходом новой фазы, с началом нового цикла развития. И это стремится осуществить теософия. Но всегда присутствуют посвящённые, которые возвещают, когда, в какой момент необходимо дать культуре новый импульс к дальнейшему развитию.

РИХАРД ВАГНЕР И ЕГО ОТНОШЕНИЕ К МИСТИКЕ

Теософия, или духовная наука, не должна быть чем‑то односторонним, обслуживающим человеческое любопытство к разного рода информации, — она должна представлять собой духовное течение, призванное глубоко проникать во все то, что можно назвать культурой современности и ближайшего будущего. Мы убедимся в этом призвании теософии, когда увидим, что её внимание затрагивают не только собственные материалы, но и все современные процессы, происходящие в самых разнообразных областях.

Сегодня мы рассмотрим, как в великом художнике нашего времени живёт нечто сходное с тем, что мы называем теософией, или духовной наукой. Не следует ожидать, что сказанное нами об этом великом художнике — Рихарде Вагнере — отчётливо проявлялось в его сознании. Мало чего стоит возражение, которое часто приводится: ты, дескать, рассказываешь в связи с Рихардом Вагнером разные вещи, а мы можем доказать, что он никогда ни о чем таком не думал. Подобное возражение известно и понятно каждому, кто подходит к Рихарду Вагнеру с наших позиций. В любом случае непозволительно утверждать, что сказанное нами в точности соответствовало ходу мыслей Рихарда Вагнера. Другое дело — по какому праву можно высказывать что‑то подобное. Мы потратили бы много времени, если бы мне пришлось здесь подробно обосновывать такое право. Но правоту нашей точки зрения можно обосновать и при помощи сравнения, при помощи образа. Разве ботаник, размышляя о растении, не ищет законов, по которым оно растёт и живёт? И разве может кто‑то отказать ботанику в праве говорить о растении подобным образом, ссылаясь на то, что само растение не знает тех законов, о которых рассуждает ботаник? Если продолжить это сравнение, можно убедиться, что сказанное нами применимо и к художественной сфере. Существует расхожее представление, расхожее мнение о том, что художник творит бессознательно. Это не всегда соответствует действительности. Однако следует сказать, что законы, позволяющие понимать художественное творчество, опираясь на определённое мировоззрение, так же не обязаны присутствовать в сознании самого художника, как знание законов растительного мира не обязано присутствовать в самом растении. Необходимо было сделать такую оговорку, раз уже приходится выслушивать вышеприведённое возражение.

В наше время легко может возникнуть ещё одно возражение, и оно связано со словом «мистика“. Недавно в узком кругу один человек произнёс слово «мистика“, и тогда некий учёный муж сказал: «собственно, и Гёте тоже был мистиком — он утверждал, что в мире человеческого познания многое остаётся тёмным и туманным“. Такими словами этот господин высказал, что под мистикой понимается только нечто туманное, неясное и тёмное. Но никогда истинные мистики не вкладывали в это понятие ничего неясного и связанного с неопределёнными чувствами. И все же в наше время можно услышать, как в учёных кругах говорится: «Вот в этих пределах человек ещё способен к ясному познанию, а дальше начинаются неопределённые чувства, начинается погружение в тайны природы, начинается мистика“. Как раз наоборот: истинный мистик видит в ней самое ясное, что только может быть освещено солнечным дневным сознанием в тёмных глубинах бытия. И когда ведутся разговоры о мистических потёмках, о разного рода предчувствиях и так далее, сие означает лишь то, что люди не дали себе труда составить ясное представление о той области, которую освещает мистика. В первые века христианства мистику называли «матезис“ - не потому, что ей надлежало быть какой‑то математикой, а потому, что идеи и представления мистики должны быть столь же прозрачными, как математические понятия. Надо только иметь терпение действительно вникнуть в то, чем является истинная мистика. И только в этом смысле слово «мистика“ можно употреблять по отношению к Рихарду Вагнеру.

Для начала нам необходимо охарактеризовать то, что составляет основное убеждение каждого духовного исследователя. Оно состоит в том, что по ту сторону нашего чувственно–физического мира существует незримый мир и что человек может вступить в него. Такого рода предпосылка заключает в себе также и мистический подход.

Высказывал ли Рихард Вагнер когда‑либо такого рода убеждение? Да, и причём очень отчётливо! И что ещё важнее, он высказывал это убеждение с позиций музыканта, утверждая тем самым, что для него музыка и вообще искусство — это нечто большее, чем просто надстройка над бытием, что она составляет для него существенный жизненный элемент. Рассуждая о симфонической музыке, он говорит поразительные вещи об искусстве. Он говорит, что вся симфоническая музыка является своего рода откровением другого мира — вот почему она совершенно иначе объясняет нам взаимосвязи бытия, нежели это может сделать логика, и мы чудесным образом прозреваем эти таинственные взаимосвязи, ибо проникаемся той уверенностью и тем чувством, по сравнению с которым рассудочное суждение о мире просто ничто.

Эти слова не надо считать случайными — они характеризуют серьёзность и величие человеческого познания. Можем ли мы истолковать эти слова, увязывая их с основным убеждением мистика? Да! Посмотрим, что говорят мистики о процессе познавания мира. Они говорят: обычно человек опирается на свой рассудок, стремясь познать законы природы и духовного мира; но существует иной — более совершённый — вид познавания, когда мы не соединяем одно понятие с другим, а сами творим представления, как своего рода духовную музыку. Это совершенно другой вид познавания мира. Истинная мистика утверждает, что такое познавание — в отличие от рассудочного — является более надёжным и эффективным. И это весьма примечательно! Каждый знаток этого предмета мог бы вам охарактеризовать такое познавание, опираясь на образ, заимствованный из музыки. Но это больше, чем просто образ. Когда в древней пифагорейской школе говорилось о музыке сфер, это был не просто художественный образ. Плоская школьная философия видит в музыке сфер только образное сравнение. Но тот, кто знает суть дела, знает также, что пифагорейская музыка сфер представляет собой реальность: где проявляется духовная активность, можно услышать звуки этой музыки.

Уже часто говорилось, что мы окружены мирами духовного рода, которые поначалу не можем узреть, — так слепой окружён миром красок, которых не видит. Но если прооперировать его глаза, то в них проникнет сияние света и красок. Существует и аналогичное раскрытие духовного зрения. Все сводится к тому, чтобы раскрыть высшие органы чувств — тогда из темноты выступит высший мир; и ближайший к нам духовный мир мы называем миром света, или астральным миром. А ещё более высокий духовный мир — это мир звучания сфер. И это истинная реальность. Но чтобы её увидеть, надо пройти через своего рода высшее рождение, — подобно тому, как слепой становится зрячим, если его прооперировать.

Посвящённые открыто говорят об этом мире. Достаточно только припомнить слова Гёте. Конечно, многие увидят в них пустую выдумку, нечто, сказанное для красного словца. Но такой великий поэт, как Гёте, не бросается пустыми фразами, когда говорит: „ …Свой голос солнце подаёт, свершая с громовым раскатом предписанный круговорот“. И надо выбирать — либо это глубокая мудрость, либо пустая фраза (ведь физическое Солнце не движется с громовым раскатом). Но Гёте, погруженный в созерцательность, Гёте, великий поэт и посвящённый, знает, что существует такой звучащий мир — мир духовных звучаний, — и данный художественный образ строго соответствует реальности. Этот же образ присутствует и во второй части «Фауста“. Когда Фауст после всех заблуждений, описанных в первой части трагедии, восходит в духовный мир, мы опять слышим эту музыку сфер: