Автор неизвестен - Эпосы, мифы, легенды и сказания - Калевала Страница 3

Вот почему беспристрастное слово большого русского ученого, хорошо знавшего финскую литературу, — слово, высказанное им свыше полувека назад, приобретает для нас особо важное значение. Я приведу длинную цитату из упомянутой мною выше работы В. А. Гордлевского, сразу вносящую ясность в вопрос о «Калевале»:

«Что такое «Калевала»? Представляет ли она народную поэму, созданную пером Лённрота, в духе народных певцов, или это искусственная амальгама, слепленная самим Лённротом из разных обрывков?.. Лённрот бережно сохранил все свои рукописи, и не так давно доцент А. Ниеми произвел кропотливое исследование, которое обнаружило, что огромное большинство стихов (по крайней мере 94 %) вышло из уст народа. Может быть, греческий эпос созидался так же… В своей основе «Калевала» — народное произведение, впечатленное демократическим духом… Западное финское наречие, на которое в XVI столетии епископ Агрикола перевел Библию, потускнело от общения с шведским языком, оно утратило, одним словом, силу и гибкость восточного карельского наречия. «Калевала», народная поэма, собранная главным образом в русской Карелии, так ярко выделилась своей звучностью от сухого, церковного языка, что у ее друзей возникла мысль избрать в светской литературе карельское наречие. Между приверженцами западного и восточного наречий возгорелся спор, который мог расколоть финский литературный язык на два различных диалекта. Разгадав тайники народного языка во всем его диалектическом разнообразии, Лённрот предотвратил распадение, искусно вводя меткие слова и формы из необъятного запаса, хранящегося в народе. От него идет современный финский язык, достигающий под пером Юханн Ахо художественной виртуозности».[8]

Итак, «Калевала» — народный эпос, собранный в российской Карелии, скомпонованный и как бы воссозданный Элиасом Лённротом, демократический в своей основе, подобный «Илиаде» и «Одиссее» по характеру своего возникновения и помогший народам Карелии и Финляндии благодаря неисчерпаемому богатству и свежести речи своей и при помощи мудрых усилий сына народа Лённрота выработать современный финский литературный язык.

Следуя за указаниями А. М. Горького и В. А. Гордлевского, обратимся теперь к страницам самой «Калевалы».

Перед нами разворачивается необычайный мир, полный первобытной прелести.

Северная его точка — мрачная страна Похъёла, где еще свежи черты древнего матриархата, материнского права: там царствует злая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы. Неподалеку от нее, под землей или под водой, лежит странное царство мертвых — царство Тубни, Тубнела, в черных реках которой люди находят свою кончину. Это — первобытное представление о «том свете», об аде.

Южная точка этих северных пространств — светлая страна Калевы, Калевала, где живут герои эпоса: старый, верный Вяйнямёйнен, «вековечный песнопевец», кузнец Ильмаринен, весельчак Лемминкяйнен. Где-то, по бесконечным озерам-морям, лежат острова Саари, и на одном из них еще сохранился древнейший обычай родового строя — групповая любовь. Тут же, в чащобах могучих скал и лесов, среди водопадов и рек, живет род Унтамо, уничтоживший в братоубийственной войне род своего брата Калерво (чудесные руны о сыне Калерво, юноше Куллерво, проданном в рабство, и о его мести)…

Все это Север, но как разнообразен этот Север! Казалось бы, между Похъёлой и Калевалой не может быть географически очень большой разницы: тот же скудный растительный мир, тот же суровый северный климат. Но народные певцы находят целую гамму красок для оттенения разницы между ними. Похъёла и ее жители описываются так, что до вас как бы доносится ледяное дыхание полюса:

Приходи, о дочка Турьи,Из Лапландии девица,В лед и в иней ты обута,В замороженной одежде,Носишь с инеем котел тыС ледяной холодной ложкой!..Если ж этого все мало —Сына Похъёлы зову я.Ты, Лапландии питомец,Длинный муж земли туманной,Вышиной с сосну ты будешь,Будешь с ель величиною,—У тебя из снега обувь,Снеговые рукавицы,Носишь ты из снега шапку,Снеговой на чреслах пояс!Снегу в Похъёле возьми ты,Льду в деревне той холодной!Снегу в Похъёле немало,Льду в деревне той обилье:Снега реки, льда озера,Там застыл морозный воздух;Зайцы снежные там скачут,Ледяные там медведиНа вершинах снежных ходят,По горам из снега бродят;Там и лебеди из снега,Ледяных там много утокВ снеговом живут потоке,У порога ледяного.

Но стоит только передвинуться от Похъёлы в сторону Калевалы, как эта ледяная корка земли раскалывается. Шумные реки и водопады, озера, полные окуней и лещей, сигов и щук, веселые острова на озерах, покрытые зелеными рощами, и, наконец, самый лес с его непроходимыми топями и болотами, лес, где светятся гнилушки в старых пнях, где скачет искра, упавшая с неба, зажигая бушующие пожары, где

…росла сосна в лесочке,Елка там была на горке,Серебро — в ветвях сосновых,Золото — в ветвях у елки.

И где хозяин леса — добродушный, сговорчивый Тапио, а хозяйка ласковая Миэликки, сама словно пахнущая земляникой и медом.

И вместо снежных медведей Похъёлы здесь скачет уже совсем другой мишка, вожделенный предмет охоты и в то же время любимый, уважаемый зверь, носящий следы тотемизма, родового культа, нежно называемый:

Отсо, яблочко лесное,Красота с медовой липой!

Хозяйка леса отправляет своего пушистого любимца на лесную, сладкую жизнь:

Чтоб бежал он на болота,Чтобы бегал он по рощам,Чтоб бродил опушкой леса,Чтобы прыгал по полянам.Но идти велит пристойно,Подвигаться осторожно,Жить в веселье постоянном,Золотые дни лелея,На полях и на болотах,На полянках, полных жизни,Башмаков не зная летомИ чулок не зная в осень,Отдыхая в непогоду,Укрывался зимоюПод навесом из черемух,Возле крепости иглистой,У корней прекрасной ели,В можжевельника объятьях…

Но когда этот любимец леса, Отсо с медовой лапой, понадобился сынам Калевы, добрая Миэликки сама отдает его им. И охота на медведя описана в рунах так удивительно любовно, с таким теплым ощущением благоволения природы к человеку и уважения к убитому зверю, что читатель не сразу даже и понимает, идет ли речь о торжественном приводе живого мишки в гости к людям на свадьбу или о доставке в избу его туши.

Лес для героев «Калевалы» — не только лес и не просто лес: в нем заключено их будущее. Лес — это земля для посева. Кроме лесных чащоб да болот, в Карелии нет клочка земли, годного для обработки. Примитивное подсечное земледелие, когда подсекают, валят и сжигают лес, чтобы отвоевать у него пашню, заставляет жителя Калевалы тяжко трудиться и остро чувствовать важность леса. Ароматным запахом деревьев полна 44-я руна, где рассказывается, как Вяйнямёйнен, потерявший свой музыкальный инструмент — кантеле, — который он сделал из щучьих костей, решает изготовить новое кантеле, уже из дерева, и ведет беседу с березой. Светло-зеленое, с белым станом, кружевное дерево Карелии, березка, так и вошедшая в ботанику под названием карельской, жалуется на свою судьбу. Вяйнямёйнен спрашивает ее:

Что, краса-береза, плачешь?Что, зеленая, горюешь?..Не ведут тебя на битвуИ к войне не принуждают.

Береза отвечает ему:

Может, многие наскажут,Может, кто и насудачит,Будто весело живу я,Шелестя, смеюсь листвою…Я же, слабая береза,Я должна терпеть, бедняжка,Чтоб с меня кору сдирали,Эти ветки обрубали.Часто к бедненькой березе,К этой нежной очень частоДети краткою весноюК белому стволу приходят,Острый нож в него вонзают,Пьют из сердца сладкий сок мой!Злой пастух в теченье летаБелый пояс мой снимает,Ножны он плетет и чаши,Кузовки плетет для ягод.Часто под березкой нежной,Часто под березкой белойСобираются девицы,Вкруг ствола красотки ходят,Листья сверху обрезают,Вяжут веники из веток.Часто тонкую березку,Горемычную частенькоПри подсечке подсекают,На поленья расщепляют.Вот уж трижды в это лето,В эту солнечную пору,У ствола мужи стояли,Топоры свои точили…

Вяйнямёйнен тоже срубает ее, но он делает из нее кантеле, и береза получает бессмертный голос.