Греческая мифология, сформировавшая наше сознание - Ричард Бакстон Страница 3

встала перед Антигоной: следовало ли ей не предавать земле тело своего (вероломного) брата согласно указу правителя полиса либо она могла пренебречь этим распоряжением? Другая группа мифов, исследующих тему выбора, касается понятия судьбы (или фатума). Часто в этих сказаниях присутствуют разнообразные пророчества оракулов. Провидцы вроде Тиресия и Финея в точности предвидели будущее. Но значит ли это, что люди, чьи действия они предсказывали, не имели свободы выбора? Пророчества оракула Аполлона в Дельфах и оракула Зевса в Додоне фигурируют во множестве сказаний. Однако делают ли они бессмысленными поступки тех, кого касаются? Это целый сонм головоломок, сложность которых замечательно обобщена в эпизоде с Агамемноном. Когда богиня приказала ему принести в жертву (отправить на заклание) его дочь Ифигению, чтобы обеспечить попутный ветер кораблям, отправлявшимся к Трое, он «ярму Судьбы подставил выю»[7] (цитируя строки из пьесы Эсхила «Агамемнон»). «Ярму подставить выю» – действие сознательное, однако ярмо принадлежало Судьбе, и, по всей видимости, у Агамемнона не было иного выбора, кроме как надеть его. Простые смертные (в отличие от пророков) осознают свою «судьбу» лишь спустя время, когда влиять на нее уже поздно. Боги также могут столкнуться с превратностями судьбы, и вопрос о том, способны ли они изменить ее, – источник еще больших парадоксов. Трогательный пример участия божества в хитросплетениях судьбы и выбора есть в «Илиаде»: морская нимфа Фетида предвидит, как ее любимый сын Ахилл (Ахиллес) умирает молодым – сразу после гибели его главного соперника, троянского воина Гектора. Зная, что это лишь ускорит кончину Ахилла, она просит Гефеста изготовить для него новые доспехи – те, в которых сын сумеет победить Гектора.

Независимо от связи с понятием судьбы, отношения между людьми и богами являются центральной темой множества мифов – и последней в нашем списке. Иногда отношения эти носят сексуальный характер, как у Афродиты с Адонисом, Диониса с Ариадной, Зевса со множеством женщин, перечислить которых невозможно, а также с красавцем Ганимедом – юным царевичем Трои, похищенным Громовержцем. Чувствительному человеку современности отношения, основанные на похищении, кажутся противоестественными, однако греки подчеркивали: бог, «забирая себе» смертного, оказывал тому честь. Правда, это не означает, что подобная связь всегда заканчивалась благополучно. Да, Ганимед, став виночерпием Зевса, получил взамен бессмертие, но смертный Тифон, украденный богиней зари Эос, старел и дряхлел, тогда как Эос сохраняла свою божественную юность.

Многие истории демонстрируют, напротив, не близость людей к богам, а пропасть между ними, повествуя о том, что случается, когда человек переступает очерченные границы. Охотник Актеон застал в роще целомудренную богиню Артемиду, купавшуюся обнаженной; в наказание та превратила его в оленя, которого разорвали на части его же гончие. Ткачиха Арахна вознамерилась доказать, что превосходит мастерством саму Афину, и богиня за эту дерзость обратила ее в паука. Когда Пенфей, царь Фив, отказался поклоняться Дионису, бог наслал безумие на всех женщин в городе, в том числе и на мать Пенфея; обуреваемые неодолимыми чарами женщины голыми руками разорвали правителя на части. Пожалуй, наиболее значимый аспект отношений между людьми и богами – это чрезвычайная вовлеченность богов в дела человека. Богам небезразлично, кто победит, а кто проиграет в Троянской войне; им важно, найдет ли Ясон со своими аргонавтами Золотое руно. Боги поддерживают ту или иную сторону в зависимости от своих предпочтений или прихотей. Их действия, направленные на смертных, – и наоборот – обязательная и основополагающая часть греческой мифологии.

После Античности

В беглом обзоре тем мы уже намекнули на удивительную способность греческих мифов транслировать идеи и вдохновлять на размышления о месте человека в мире. В остальной части книги мы проанализируем, как эта способность была реализована в греко-римской Античности и в постклассической традиции. Относительно последней на данном этапе нелишне обратить внимание на три главных аспекта.

Первый: многообразие. Диапазон контекстов, внутри которых мифы переосмысливались со времен греко-римского периода, чрезвычайно широк. Например, фундаментальный характер носят письменные тексты, существующие во множестве видов. Одно из важных ответвлений письменной традиции – аллегорические интерпретации, призванные продемонстрировать виртуозность интерпретаторов. Мифы, как правило, подавались как иносказательные описания природных явлений либо моральные или политические образцы: ключевыми фигурами периодов Средневековья и раннего Нового времени были Джованни Боккаччо («Генеалогия языческих богов»), Натале Конти («Мифологии») и Фрэнсис Бэкон («О мудрости древних»). Гораздо позже психоаналитики вроде Зигмунда Фрейда, Карла Юнга и их последователей разработали во многом схожий подход, призванный разоблачить подспудные или архетипические значения, спрятанные за повествованиями. Наряду с подобными толкованиями существуют бесчисленные литературные произведения, в которых авторы (зачастую блестяще) переосмыслили мифологическое наследие: эпосы, пасторали, романы, трагедии и комедии в духе символизма, экспрессионизма, модернизма, постмодернизма, феминизма, постколониализма и прочих «измов». Другим контекстом является мир физических объектов. Свадебные сундуки, майолика, садовые скульптуры, гобелены, фрески – мифологические сюжеты воплощались на визуальных и тактильных носителях, которые были распространены в эпоху Возрождения и до сих пор живут в музеях, галереях, общественных местах и частных домах по всему миру. Не меньше визуальных образов значимы и звуки: смысловые пласты мифических сказаний по-новому зазвучали в оркестровой музыке, популярных песнях, опере, балете и кино (хотя отсылки к греческим мифам существовали уже в немых фильмах). Видеоигры и комиксы также оставляют значительный след в области переосмысления мифов, а в будущем наверняка появятся и новые контексты, какие сегодня способен предвидеть лишь тот, кто наделен дальновидностью Прометея. Пожалуй, самым важным отсутствующим в этом списке контекстом можно считать религию вместе с ее ритуалами. В современных верованиях и практике сакральных обрядов от мифов не осталось ничего. Тем не менее в серьезности многих подходов к греческой мифологии – даже если эта серьезность не осенена религией – сомневаться не приходится.

Второй аспект: неупорядоченность. Ощутимое присутствие элементов греческой мифологии в одно и то же время в одном месте явно неравномерно. Даже если отсылка к мифу есть в имени компании или торговой марки, это не значит, что все (или хоть один человек), кто имеет дело с компанией или покупает продукт, знают в подробностях этот миф. Как минимум разные люди осведомлены о подобных деталях в разной степени. Столь же разнородное общество, вероятно, собиралось на ужине во Флоренции эпохи Возрождения: гости ели из тарелок с изображением Леды и Лебедя, и кто-то из них мог процитировать главу и отдельные строки из древнего текста, а других в это время одолевало лишь щекочущее любопытство в связи со столь неестественным и пикантным половым актом, так как они не имели никаких сведений о скрывающейся за этим сюжетом истории. Опять же, когда болельщики команды «Реал Мадрид», празднующие победу, собираются у фонтана Кибелы[8] в центре города, неподалеку от фонтана Нептуна, где, в свою очередь, толпятся фанаты «Атлетико Мадрид», – все эти люди едва ли в равной степени информированы о двух упомянутых божествах. Другого рода заблуждения касаются развития мифологических образов в истории. Несложно прочертить кажущуюся убедительной единственную генеалогическую линию от, скажем, повествования о странствиях Одиссея из гомеровской «Одиссеи» (ок. XVIII – XVII вв. до н. э.) к стихотворной драме Саймона Армитиджа The Odyssey: Missing Presumed Dead («Одиссей: пропавший без вести, вероятно погибший») (2015): Гомер вдохновил Б., который вдохновил В., который вдохновил Я., который вдохновил Армитиджа. Либо сделать аналогичное заявление относительно связи между «Теогонией» поэта Гесиода (ок. XVIII – XVII вв. до н. э.) и фильмом «Битва титанов» (2010; реж. Луи Летерье). Однако традиции едва ли работают столь прямолинейно – тем более традиции переосмысления греческой мифологии. Возможно, прибегая к теме какого-то мифа в 1900 году, писатель или художник держал в уме лишь одну предшествующую версию, появившуюся всего несколько лет назад. Либо (напротив) писатель или художник намеренно проигнорировал все промежуточные стадии передачи мифа, чтобы вернуться к «оригиналу», датируемому, скажем, 700 годом до н. э. Каждый случай индивидуален. А традиции неуправляемы и замысловаты и от этого еще более пленительны.

Третий аспект: новизна. Одни носители информации появляются, другие – исчезают. Мифы подстраиваются под меняющиеся контексты и удовлетворяют разным потребностям. В какой-то период определенные мифы затрагивают некую живую струну культуры, в другой – те же истории, что нашли