Леопольд Воеводский - Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности Страница 32

Мной представлена хоть часть тех данных, на основании которых я считаю необходимым производить каннибализм от поедания детей. Не будучи в состоянии проследить глубже причину этого последнего явления, я должен довольствоваться констатированием указанных фактов, которые прошу иметь в виду при рассматривании греческих мифов, к которым мы приступим в следующей главе. Там мы заметим, что в большей части этих мифов жертвой каннибализма точно так же являются дети, как и в большей части известных нам у древних народов человеческих жертвоприношений; эти же последние, в свою очередь, становятся понятными, только если им предшествовали именно изображённые в мифах обычаи, т. е. если им предшествовал каннибализм, состоявший преимущественно в пожирании детей.

§ 18. Жертвоприношения

Желая доказать на примерах каннибализма значение греческих мифов и сказаний для истории развития нравственности, мы не можем довольствоваться ни анализом тех между ними, в которых говорится о каннибализме, ни сближением этих рассказов с действительно существующими или существовавшими обычаями других народов. Для большей строгости доказательства желательно отыскать и у самих греков ещё какие-нибудь другие следы рассматриваемого обычая. Такие следы людоедства я считаю необходимыми – как уже замечено мною выше, – усматривать в так называемых человеческих жертвоприношениях, очень красноречиво свидетельствующих о крайней грубости древнейших времён Греции. В существовании этого обычая у греков никто в настоящее время не сомневается. Конечно, если бы единственным указанием на него служили только те, хотя и очень многочисленные сказания, которые прямо говорят о приношении людей в жертву, то наша наука, при теперешнем направлении, нашла бы возможным отрицать существование этого обычая, точно так же, как теперь она отрицает и существование самого каннибализма, несмотря на все красноречивые указания мифов. Но так как исторически достоверные факты не позволяют сомневаться не только в существовании, но и в замечательной распространённости этого обычая у греков, то наша наука принуждена признать его как какое-то исключительное, непонятное явление.

Не имея в виду заняться рассмотрением факта, не подлежащего сомнению [358] , и желая указать лишь на значение его в разбираемом вопросе, я должен высказаться насчёт значения греческих жертвоприношений вообще, так как этим обусловливается и понимание обычая приносить в жертву богам детей.

Жертвоприношения у различных народов, в особенности у дикарей, являются большей частью или просто пищей, которой человек угощает божество, или же по крайней мере они носят ещё явные следы такого происхождения. [359] В этих случаях пищей бывает мясо не только животных, но и человека. Так, например, жители островов Фиджи, поедающие и поныне человеческое мясо, угощают им вследствие этого и своих божеств. Каким образом эти дикие народы уясняют себе, что божество принимает участие в их пиршествах, – это нас здесь не занимает; довольно только, что у них мы находим ясно высказанное убеждение, что человеческим мясом они доставляют своим божествам особенное наслаждение. [360] Но известно также, что у различных народов идея жертвоприношений подвергалась и значительным изменениям, так что со временем появились и совершенно новые мотивы, вследствие которых главное значение жертвоприношения может иногда состоять не в мнимом угощении и не в материальном удовольствии, доставляемом божеству, а в готовности приносителя жертвы отказаться в честь божества от дорогого ему предмета, или в каком-либо другом символическом выражении питаемого к божеству смирения и уважения. Вот почему, желая уяснить себе значение человеческих жертвоприношений у греков, мы должны остановиться прежде на значении, которое имели у этого народа жертвоприношения вообще. Если окажется, что вся категория жертвоприношений, в которую придётся отнести и человеческие жертвы, имела во время появления последних значение пищи, то существование каннибализма у греков окажется по крайней мере очень вероятным. Останется только доказать ещё, что эти человеческие жертвоприношения не были заимствованы греками у других народов, или что они не появились в те поздние времена, когда жертвоприношения успели уже лишиться своего первоначального характера

Уже Фридрих Август Вольф, написавший остроумное исследование о происхождении жертвоприношений, настаивал на связи человеческих жертвоприношений у греков с каннибализмом. [361] Появление жертвоприношений вообще он очень удачно объясняет желанием увеселить божество посредством дозволения участвовать на пиршествах, подобно тому как его увеселяли плясками, подарками и т. п. [362] «Божеству жертвовали только во время еды, уделяя часть того, что сами ели». [363] Таким образом, по его мнению, божеству уделяли человеческое мясо первоначально только во время каннибальских пиршеств; затем эти жертвоприношения получили самостоятельное значение и продолжали существовать, когда каннибализм давно уже успел исчезнуть. [364] Такого взгляда относительно предполагаемого каннибализма у древних греков придерживались однако только очень немногие филологи. [365] В настоящее же время более распространённые мнения учёных клонятся к отрицательному ответу на разбираемый нами вопрос.

Германн ясно высказался в своих «Греческих древностях», порицая Вольфа и других и приводя в доказательство своего противоположного мнения сказание о Ликаоне, превращённом в волка за то, что принёс в жертву своего сына. [366] Тут нельзя не заметить, что если и считать доказательную силу мифов в этическом отношении делом решённым, то и тогда из сказаний о Ликаоне можно было бы сделать только следующее заключение: что существовавшая некогда антропофагия сделалась со временем делом в высшей степени неслыханным; не говоря уже о том, что, на основании других сказаний, следовало бы в таком случае делать прямое заключение о существовании каннибализма. Какими же путями Германн пришёл к совершенно противоположному заключению – непонятно. Предполагал ли он, что сказание придумано только для того, чтобы отклонить народ от преступления, никогда и нигде в Греции не встречавшегося? [367] Или думал ли он, что однажды на самом деле случилось подобное преступление, и что народ придумал лишь сообразное ему наказание, изображая Ликаона превратившимся в волка? Да и в таком случае непонятно было бы, как могло так сильно распространиться и дойти до нас, после нескольких тысячелетий, известие об этом уединённом событии; к тому же, если мы допустим этот факт, то нельзя будет отрицать и возможности множества ему подобных. Наконец, знаем ли мы, что превращение в волка всегда считалось наказанием? Существуют ведь и такие рассказы, в которых известные превращения мотивируются желанием не наказать, а напротив, вознаградить за добрые поступки. Впрочем, одно приведение столь слабого аргумента таким основательным учёным, как Германн, ясно показывает, как мало придаётся филологами весу мысли, которая, будучи доказанной, могла бы, однако, вполне опрокинуть все оптимистические воззрения на первобытную пору Греции. Следствием этого ошибочного убеждения о неважности разбираемого вопроса я считаю и ту непоследовательность, с которой тот же учёный утверждает, что древние греки имели столь грубые понятия о некоторых богах, что представляли их себе поедающими мясо людей, приносимых в жертву. [368]

Зато, в свою очередь, он сам подвергается упрёку со стороны Шёманна, который прилагает все усилия, чтобы сгладить или устранить всё то, что могло бы послужить указанием на грубость воззрений у древних греков. В своих «Греческих древностях» он говорит следующее: «Что человеческие жертвы приносились в древнейшие времена Греции, и что они встречались в уединённых случаях даже и впоследствии, в этом, действительно, нет сомнения, но столь же несомненно, что отсюда нельзя заключать, будто сами греки были антропофаги, или будто по крайней мере они “имели столь грубые понятия о некоторых богах, что представляли их себе едящими мясо людей, приносимых в жертву”». [369] Относительно жертвоприношений вообще мы у него читаем: «Большею частью греки, вероятно, воображали себе, что боги питались дымом от сжигаемого мяса, запахом крови и испарением от возливаемого напитка. Если кое-где и говорится, что они едят самое мясо и пьют кровь, то нелегко кто-либо согласится (sich verleiten lassen), понимать это в буквальном смысле, и если насмешники, как Аристофан и Лукиан, говорят о насыщении богов и напоении их посредством жертвоприношений, без которых они были бы будто принуждены терпеть голод и жажду, то подобное представление едва ли можно предполагать даже в самой глупой и бессмысленной толпе. Более рассудительные, которые, конечно, тоже находились в толпе, без сомнения, были убеждены, что их жертвоприношение имеет только символическое значение». [370] Оставим «более рассудительных» в стороне (которые, заметим кстати, встречаются в «Древностях» Шёманна чуть ли не на каждом шагу); согласимся даже, что они «без сомнения» сознавали символическое значение жертвоприношений: тогда всё-таки спрашивается, чем же в сущности отличалось от буквального понимания мнение прочей «толпы», что боги питались дымом и испарениями (class der Dumpf des verbrannten Fleisches… von den Gottern genossen werde). Что пища переходит к божеству в виде пара или дыма, это не только не мешает буквальному пониманию, а напротив, способствует ему так же точно, как и представление, что божество пожирает пищу, принявши само вид огня, в котором она сжигается. Кроме того, если бы жертвоприношение понималось не как кормление божества в буквальном смысле, то как объяснить обстоятельство, что божеству сжигались определённые части животного, в то время как другие части съедались людьми, или что иногда вся жертва была сжигаема? Из странной аргументации Шёманна, на нелогичность которой нет даже необходимости указывать, явствует, что он не имеет понятия о том, что такое «толпа». Вступаясь за эту последнюю, он забывает, какую важную роль играет ещё в современном христианстве (не только в толпе, но и в так называемом образованном обществе) буквальное понимание подобных вещей: вспомним только учение о транссубстанциации. [371] Наконец, сам Шёманн очевидно противоречит себе, немногим выше, в следующих словах: «Правда, что первоначально господствовало, пожалуй, представление, что жертвоприношениями доставляется богам род материального наслаждения. В Ведах богов призывают пить сому, и этот напиток освежает их и придаёт им силы; и у греков, начиная с Гомера и до позднейших времён, встречается немало выражений, свидетельствующих о подобном представлении». [372] Если так, то к чему же, спрашивается, вся вышеприведённая декламация? На это мы можем ответить очень просто. Дело в том, что подобное запутывание вопроса является единственным способом очистить греков от упрёка в людоедстве. Но приступим к более внимательному рассмотрению греческих жертвоприношений.