Яков Голосовкер - Сказания о Титанах Страница 36

— Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона титаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом — от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.

Был у матери-Земли Геи и Урана сын титан, по имени Исхий-Силач. Укрывался он от глаз победителей Кронидов в лесах Пелиона, и считали его древолюди-лапиты сыном их вождя, муже-ели Элатона. Был он другом Огненного Флегия и спутником лесным Корониды, когда в тень листвы уходила она от зноя. И не знал Аполлон, что соперником был ему лесной титан Исхий.

Летал по лесам Пелиона посланцем Аполлона белый ворон. Переносил он с Пелиона вести в Дельфы. И однажды увидел ворон, как встретились Коронида с Исхием-титаном в темном бору. Разболтал об этой встрече белый ворон по лесу. Раззвонили рассказ ворона листья листьям, прокатился звон рокотом-потоком по горным ручьям и пошел гулять от горы к горе, по прогалинам и щелям, пока снова не дошел до белого ворона. Как услышал белый ворон то, о чем сам же разболтал по лесу, не узнал он своего рассказа — такое услышал он с высокого вяза о встрече Корониды с Исхием. Полетел ворон в Дельфы к Аполлону — пересказать ему слыханно-неслыханное: Исхию-лапиту предпочла Коронида Аполлона, опасалась, что покинет ее дельфийский бог.

Так стал ворон вестником злосчастья.

Разъярился Дельфиец. Пронесся грозно по Пелиону в поисках Исхия-лапита и поразил его золотой стрелой на пороге обиталища Флегия-титана. Но боя с самим Флегием не принял. Устремился на поиски Ойглы-Корониды.

Нашел он ее у Бойбейского озера, не могла роженица-титанида укрыться от бога. Выбросил Аполлон из колчана свои золотые стрелы на землю, словно частоколом окружил ими Корониду, и от солнечных стрел поднялось вокруг нее пламя.

Запылали травы и вереск, запылали кусты и деревья, высоко взметнулись языки огня и опоясали стеной мать-роженицу. Горела Коронида в Аполлоновом огне, но не сгорала. Была она дочерью Флегия — из огненного рода титанов. И средь пламени родила она в огне младенца.

Сквозь завесу золототканую огня смотрел бог Аполлон на Корониду с новорожденным на коленях — как сидела она среди пламени костра, им самим казнимая, сыном Зевса. Рядом с богом на камне сидел белый ворон-передатчик и тоже смотрел на мать с младенцем.

Тут крикнул белому ворону бог:

«Перенес ты мне черное слово, ворон! Будь же ты и сам отныне черным».

И с той поры стал белый ворон черным.

Подползли языки огня к Корониде. Обняли ее руки и ноги. И уже руки у Корониды огненные, и уже ноги у Корониды огненные. Начал огонь добираться до младенца.

Боги Крониды не знают жалости. Но будто сжалился над младенцем Аполлон. Разделил он надвое пламя костра и вырвал из огня новорожденного.

А сама Коронида превратилась в огонь и с огнем слилась: напоила собою, своей солнечностью, золотые стрелы Аполлона…

Умолкла Окирроэ.

И сказал мальчик-бог речной нимфе:

— Не все боги безжалостны.

Улыбнулась ему нимфа Окирроэ, встала и хотела погрузиться в свой поток. Но удержал ее мальчик-бог, ей и себе на горе. Сказал:

— Не все песни спела ты мне, Окирроэ. Спой мне еще песню о том, почему не отстоял титан Огненный Флегий мою мать, Ойглу-Корониду.

И снова запела Окирроэ песню:

— Был храбр Флегий-титан, вождь лапитов. А лапиты — лесные древолюди. Так отважен был Флегий, что Крониды называли его сыном Арея. Был он крепок титановой правдой, и мятежное жило в нем пламя, словно богом он был лесных пожаров. Потому и Огненным прозвали Флегия лапиты и дриопы — крепкодумов дремучее племя. Был он солнцем, был огнем лапитов, потому ненавистен Аполлону: не терпел Аполлон другие солнца.

И когда погибла Ойгла-Коронида, столкнулись Аполлон и титан Флегий. Флегий сжег его приют дельфийский, Аполлон метнул стрелы в бор лапитов. Запылали леса Пелиона, загорелись древолюди, муже-сосны, все Питфеев смоляное племя, а за ними муже-ели — Элатоны, и Дриасы — мужедубы, и Медии — ясени-копейщики горели.

Умоляла богиня облаков Нефела Зевса дождем милосердия пролиться над народами лесными Пелиона, угасить пожар, не жечь лапитов.

Но лапиты — титаново племя. Запретил Кронид угрюмым тучам двинуться на Пелион с громами, излить дыханье рек на пепел, чтоб озлилось пламя, закипело, чтоб на пар обменяло клубы дыма и задохнулось под влажными парами.

Тогда дал совет Хирон Нефеле: собрать стадо облаков над Полисном, чтобы в огненные ведра пожара облачных коров доила с неба. Приняла она совет кентавра и, смеясь над огнем, коров доила: закипало в вымени коровьем молоко от жара Пелиона. Стлался пар молочный. Не дождило. Погибали лапиты и дриопы.

И пришла к ним на помощь Филюра. Одиноко стояла на утесе Великанша-Липа Филюра. Крикнула она ручьям и рекам, и ключам пещерным и подземным, вызвала их из глубин на почву. От подножия, вершин и дальних склонов потекли они по Пелиону. Забурлили по лесным трущобам, где в пламени сгорали лапиты; утопили в бурных водах пламя.

Еще хвоя под корою пепла тлела и еще дымилась жарко почва, когда с неба Аполлон стрелою пронзил грудь Флегию-титану.

И титана солнечное тело приняло стрелу Солнцебога, как лучи принимают луч разящий.

Тут воскликнул отважный Флегий:

«Тешься! Не страшат меня, Дельфиец, твои стрелы. Не страшат меня и молнии Зевса. Потушили воды Пелиона пламя, поднятое вами, Кронидами. Не погибло мое племя лапитов».

И горящей палицей ударил в золотое тело Аполлона. Но растаял ее огонь в его блеске.

Так сражались долго без успеха боги солнца, огненные боги.

Но услышал Кронид-олимпиец слово гордое Флегия-титана. Тяжко грянули громовые молнии, огненнее Огненного титана, и низвергли в тартар с Пелиона Флегия, отца Корониды…

Так закончила песню Окирроэ.

Сказание о каре, постигшей нимфу Окирроэ, и об огненном клубне жизни

Спела Окирроэ Асклепию песню о его матери — титаниде Ойгле-Корониде и об Исхии-титане.

Текли волны потока Окирроэ в сторону заката, к Анавру. Слышали они песню Окирроэ о Корониде, рассказали о ней волнам Анавра. Потекли волны Анавра, нырнули в недра горы, вынырнули к потоку Ворчуну, рассказали о песне Окирроэ. А Ворчуна ворчливые струи рассказали о ней Горючему ключу. И разнеслась по всей Фессалии многоволная песня о загадке-тайне рождения Асклепия, сына Корониды.

Спросил мальчик-бог у Окирроэ:

— Ты скажи мне, Окирроэ: не сын ли я Исхия-титана? Ничего не ответила Окирроэ. Но услышала вопрос Асклепия горная нимфа Эхо. Услышала и повторила:

— Не сын ли я Исхия-титана? Повторила и резво побежала через ущелья и перевалы, сама с собой перекликаясь:

— Не сын ли я Исхия-титана?

Знала Окирроэ, что карают боги тех, кто открывает смертным тайны богов. Открыла она тайну мальчику-богу, а узнали о ней племена людей.

Сидела она на берегу своего потока, и вот легла черная тень коня на берег и подошла вплотную к Окирроэ. И вдруг показалось Окирроэ, что от нее самой падает эта тень коня. Затрепетала речная нимфа. Взглянула в зеркало вод потока, как некогда взглянула Харикло, и увидела не себя в воде, а кобылицу. Хотела Окирроэ сказать слово, а издала только жалобное ржанье.

И осталась речная нимфа навсегда кобылицей. Покарал ее Аполлон.

Одно только слово могла она выговорить:

— Гип-па.

Потому и прозвали с тех пор Окирроэ Гиппой-кобылицей.

Погрузилась Гиппа в горный поток, стала Гиппа речной кобылицей. Приходил, бывало, мальчик-бог к потоку, вызывал свою пестунью, Окирроэ. Высовывала Окирроэ конскую голову из воды и печально говорила:

— Гип-па.

И ей в горах отвечала нимфа Эхо:

— Гип-па.

Подходила к потоку красавица Меланиппа, вызывала из быстрины свою мать, Гиппу-Окирроэ, и рассказывала ей о делах богов, кентавров и героев на Пелионе. Слушала ее Гиппа и порою жалобно ржала.

В печали бродил мальчик-бог Асклепий по Пелиону в поисках корней познания, чтобы вернуть Окирроэ ее былой образ. Знал, что не может бог идти против других богов. Покарал Окирроэ сам Аполлон, извлекший его из огня, и не мог он враждовать с Аполлоном. Но ведь был еще Асклепий и титаном.

И явился ему окутанный полупрозрачным облаком Зевс в образе лапита, с золотым лукошком в руке.

Не мог Зевс явиться перед ребенком во всей своей мощи и славе, чтобы не сжечь его громово-огненным дыханием, если в мальчике есть смертное зерно.

Мгновенно узнают боги богов. Узнал Асклепий Кронида, и то грозное, что стояло в глазах Асклепия, вдруг разом окрепло, и бог-ребенок стал мощен.

Спросил Асклепий Зевса: