Анатоль ле Бра - Легенда о Смерти Страница 5

Я дошла до того, что не могла сомкнуть глаз.

Но самой ужасной стала последняя ночь. Мой муж, которому, казалось, не стало хуже, запретил мне сидеть возле него. Как только я убедилась, что он заснул, я тоже попыталась задремать. Но именно в этот момент раздался грохот телеги. Это было тем более странно, что по соседству с нашим домом не было никакой дороги. Когда мы здесь поселились, нам пришлось возить мебель на тачке. Однако было ясно, что повозка направляется именно к нашему дому. Скрип плохо смазанных осей становился все более отчетливым. Скоро я услышала его чуть ли не под навесом. Я поднялась на колени. В стене, у которой стояла наша банк-тоссель (banc-tossel)[12] было слуховое окно. Я выглянула в него, думая, что увижу проезжающую телегу. Но увидела я лишь белое поле, освещенное луной, да черные деревья вдоль канавы. Оси, однако, продолжали скрипеть, а телега грохотать. Она проехала вокруг дома один раз, потом второй, потом третий. На третий раз раздался ужасающий стук в дверь. Муж проснулся: «Кто там?» Я не хотела его пугать и ответила: «Не знаю». Но сама я дрожала от страха. Надо думать, что от страха не умирают, раз я пережила ту ночь. Мой муж скончался на следующее утро, в субботу, когда колокола звонили десять часов.

Это было незадолго до «Великой революции». Я это знаю от своей матери, ей было тогда шестнадцать лет, и она никогда не лгала.

Она была коровницей на одной ферме в Бриё. Я не могла бы сказать точно, как называлась ферма, но она, должно быть, находилась недалеко от Ла Плэна. Помнится, хозяина звали Уанн. Человек он был почтенный, и сверх того — ученый. Он учился в коллеже в Пон-Круа, готовился стать священником. Но предпочел остаться хлебопашцем, поскольку, без сомнения, не чувствовал в себе призвания. Однако он не позабыл того, чему учился в молодости, и его уважали в округе за то, что он умел читать любые книги. Говорили даже, что он может общаться на любом языке с любым человеком.

Однажды утром он сказал старшему возчику:

— Снаряди мне пару самых молодых быков, попробую продать их на ярмарке в Плейбене.

Всегда он был такой. Продать ли, купить ли, он решал это только в последнюю минуту, и всегда ему везло. Поговаривали, что у него был свой личный «дух», который в нужный момент шептал ему на ухо, что делать. Потому и торговал замечательно.

Ну, так значит, возчик надел ярмо на двух самых молодых быков и оседлал лошадь для хозяина. И тот отправился в путь, не забыв дать каждому на ферме поручение. Его жена, выйдя на порог, чтобы его проводить, сказала моей матери: «Вот помяните мое слово, Тина, за этих двух бычков муж принесет мне сто экю».

Мою матушку послали в поле пасти коров, за которыми она ходила. Как туман спустился, она вернулась. Тропинка, по которой она шла, пересекала проезжую дорогу. Когда она приблизилась к перекрестку, то увидела хозяина, возвращавшегося с ярмарки. Она очень удивилась, увидев, что он возвращается с теми же быками, от которых собирался избавиться. Но вы знаете, что в Нижней Бретани с хозяевами не стесняются говорить свободно.

— Сдается мне, Уанн, — сказала матушка, — что ярмарка в Плейбене ничего вам не принесла.

— Да нет, ошибаешься, — отвечает хозяин каким- то странным голосом, — принесла, и даже больше, чем я желал.

«Ну да, как же...» — подумала матушка. Во всяком случае, вид у него был нерадостный; лошадь свою он пустил идти свободно, а уздечку забросил ей на шею. А сам шел в задумчивости, скрестив руки на груди и голову наклонив. А быки его сопровождали, один слева, другой справа, и как-то торжественно: они, должно быть, потеряли ярмо, которое их связывало. Впрочем, оба были животные хорошие и послушные. Их еще не запрягали ни в плуг, ни в повозку, потому что Уанн приберегал их на продажу, но по твердой походке, по тому, как они тянули морду к земле, видно было, что они уже готовы к доброй работе. Но сейчас у них тоже был такой вид, будто они, как и хозяин, думают о чем-то печальном.

Какое-то время все шли молча, коровы впереди. Матушка все себя спрашивала, что хотел сказать хозяин, что же это такое принесла ему ярмарка в Плейбене — даже больше, чем он желал? Хозяин с быками занимал почти всю ширину дороги, матушка шла по траве вдоль канавы.

Вдруг Уанн позвал ее.

— Тина, — сказал он, — я сам отведу коров. А ты сверни на эту дорогу и беги в село. Зайдешь сначала к плотнику, закажешь ему гроб шести футов длины и два ширины. А потом отправишься в приход, попросишь любого священника, который там будет, взять Дары последнего причастия и идти с тобою к нам, если можно, поскорее.

Матушка посмотрела на хозяина с изумлением. У того из глаз текли по щекам слезы.

— Иди, — сказал он, — и побыстрее.

Матушка сняла сабо, взяла их в руки и побежала во всю прыть по боковой дороге в село.

Через час она уже возвращалась на ферму, в сопровождении одного из викариев. На пороге сидела хозяйка фермы.

— Вы опоздали, — сказала она викарию, — муж скончался.

Матушка не могла поверить своим ушам. Хозяйка все же пригласила викария войти. Матушка проскользнула за ними в кухню. На раскатанном на столе матрасе лежал мертвый хозяин. На нем еще была его дневная одежда. Викарий окропил его святой водой и стал читать поминальные молитвы.

Когда он ушел, матушке приказали отправляться спать, поскольку готовились обмывать покойника. Кровать матушки стояла в комнатке внизу дома, от кухни ее отделяла тонкая деревянная перегородка. Не нужно вам и говорить, что спать матушка не имела ни малейшего желания. Она притворилась, что легла, и закрыла за собою дверцы. Но когда прошло немного времени, она снова поднялась в одной рубашке и приникла ухом к перегородке. В кухне оставались только вдова Уанна и две соседские старухи, которые обычно готовили покойников к погребению. Со двора слышались голоса людей, живших в доме и приходивших из ближних мест, чтобы провести ночь возле усопшего. Все спрашивали друг друга, как это мог умереть ни с того ни с сего такой крепкий мужчина. Это интересовало и мою мать. И очень скоро она все узнала, так как не пропустила ни словечка из рассказа фермерши старухам в кухне, пока они обмывали тело Уанна.

— Вы же знаете, — говорила фермерша, — ему всегда везло в торговле. И когда я увидела, что он возвращается с быками, я не удержалась от упрека. «Уанн, — сказала я ему, — на этот раз ты промахнулся». «Этот первый раз будет и последним», — ответил он. «Это уж как Богу угодно», — сказала я. Он странно так посмотрел на меня и говорит: «Скоро ты пожалеешь, когда увидишь, как быстро это станет угодно Богу, к тебе придет большое горе. Да, — продолжал он, немного помолчав, — первый раз, что мне не удалась торговля, будет и последним, потому что ярмарки на моем веку больше не будет. Завтра меня похоронят».

Я хотела сказать ему, что все это чепуха, но вдруг вспомнила странные слова, которые он мне когда-то говорил: «Первый, кого предупредят о моей смерти, буду я сам», он это часто повторял. Я смотрю, он такой разбитый, что меня страх взял — видать, получил он свой знак. И я спросила, вся дрожа: «Что же с тобой произошло сегодня утром?»

«Клянусь Богом, — сказал он, — мы спускались к Шатолену, когда вдруг быки, которые до этого шли мирно по дороге, остановились и принялись шумно храпеть. Потом один говорит другому, на своем бычьем языке: „Нас ведут в Шатолен? “ — „Да, — отвечает другой, — но этим же вечером нас приведут обратно в Ла Плэн“. Я поставил их на ярмарочной площади. Люди начали крутиться вокруг них, каждый говорил: „Отличная парочка телков“, но никто не спрашивал цены. Так было весь день. Долго я старался унять свое нетерпение, но когда увидел, что ярмарка опустела и наступил вечер, я не смог удержаться от проклятий. По правде, в этот момент, думаю, я отдал бы моих быков задаром, если бы только нашел того, кто бы их взял. И когда черный с серым бык начал рыть копытом землю, я ударил его ногой в брюхо. А он взглянул на меня краешком глаза, печально, и говорит мне: „Уанн, через два часа станет темно, а через четыре вы будете мертвы. Вернемся поскорее на ферму: вам надо приготовиться к покаянию, а нам — к завтрашней работе, нам везти вас на кладбище“».

Вот что рассказал мой муж, — добавила хозяйка, — другой бы разозлился на быка, а он был человек умный и последовал его совету. Вот и скончался не в канаве у большой дороги, словно животное, а в своем доме, при священнике и со Святыми Дарами, как добрый христианин.

— Упокой, Господи, его душу! — прошептали старушки.

Матушка перекрестилась и вернулась в кровать.

На следующий день быки потащили похоронные дроги в Бриё. Все это происходило незадолго до «Великой революции». Считают, что именно после нее быки больше не разговаривают, разве только в полночь накануне Рождества.

Вы ведь знаете, что такое парадные чепцы, которые носят женщины в торжественных случаях в провинции Трегье и Коэло. И знаете, конечно, как загибают назад их концы — крылья, когда носят траур по кому-нибудь из родственников. Необходимо это представлять, чтобы понять вот такой знак.