Елена Чудинова - Легенды Армении Страница 7

Давид замолчал.

— Святой отшельник в горах говорил, что человек напрасно мнит себя лучшим из Божьих созданий, — негромко сказал мальчик.

— Святому человеку видней. Я не знаю, — невесело ответил воин.

С того дня, как в крепости побывал толстый торговец украшениями, беспокойство томило душу княгини. Многие вещи, которые прежде казались ей незаметны, теперь обращали на себя ее внимание. Умывается ли она поутру — взглянет на глиняный кувшин, из которого поливает ей служанка, и словно тихий голос шепнет Джангюлюм: «Ты ли недостойна умываться на серебре?». Подадут ли ей яства на серебряных блюдах, голос шепчет: «Ты ли недостойна есть на золоте?». Ходит ли княгиня в беспокойстве по комнатам, голос тут как тут: «Маловаты твои хоромы!». Склонится ли перед ней почтительная служанка, голос вновь шепчет в уши: «Тремя ли служанками тебе командовать?».

Так день за днем точил сердце княгини червь предательства.

Сначала она только мечтала о том, как хорошо было бы стать женой царя Шапура. Мысли эти сначала были ей приятны, но вскоре княгиня перестала находить в них радость. Сомнения терзали ее. Захочет ли Шапур взять ее в жены, если она не сумеет доказать ему своей благосклонности? Не поздно ли окажется, когда крепость будет взята? Но что может сделать она, всего лишь слабая женщина? Но слабые не случайно превосходят умом сильных…

И так, незаметно для себя, Джангюлюм день ото дня искала ответа на один и тот же вопрос: как оказать помощь царю Шапуру?

А мальчик Тигран сдружился в это время с воином Давидом. Давид был добр, и не гнал Тиграна прочь, как чаще всего поступали другие воины, а отвечал на все его вопросы. Вопросов же у мальчика всегда находилось множество: и об оружии, и о войне, и о дальних странах.

— Скажи, Давид, а долго ли продлится осада? — однажды спросил он.

— Скорее всего — до той поры, пока в крепости жив хоть один воин, — ответил Давид.

— Мой дядя простился со мной в начале осады, — сказал мальчик. — Неужели мы непременно погибнем?

— Нет, быть может крепость останется жива, — ответил Давид. — Если только нам удастся продержаться достаточно долго. Если мелики успеют собрать большое войско и оно выступит навстречу персам. Тогда и нам быть в живых.

Воин не захотел сказать мальчику, что не очень верит в такую возможность.

— И тогда мы не погибнем?

— Ну, тебе все равно еще рано погибать, — улыбнулся Давид. — Это не твоя война.

— Так говорил мне дядя, — обиженно возразил мальчик. — Но я не думаю, что так же считают персы. Они знают, что из мальчиков вырастают мужчины и мстят.

— Если крепость падет, тебя здесь не будет. Помнишь ход, которым мы пользуемся, чтобы брать воду? Если штурм нельзя будет остановить, бдешх прикажет увести женщин с детьми этим ходом. Чтобы мальчики смогли вырасти мужчинами и мстить.

— Давид, но почему нельзя всем уйти этим ходом, если персы ворвутся в крепость?

— Сложный вопрос. — Давид в задумчивости помолчал. — Слышал ли ты когда-нибудь про ачуч-пачуч?

— Нет. Кто это такие?

— Сейчас расскажу. Если мы, взрослые мужчины, падем вместе со стенами, которые нам доверены, в том не будет позора. Мы исполним до конца свой долг. Смерть же в бою славна. В старину верили, что аралезы, духи-собаки, спускаются с неба, чтобы зализывать раны павших воинов. И раны заживают в ином мире, в раю. Но бросить падшую крепость нельзя, надо только умереть вместе с ней. Ничего не изменится, если мы спасемся, как женщины и дети. Но знаешь, что случится тогда? Дети вырастут немного меньше ростом, чем мы. На самую незаметную капельку ты будешь ниже меня. Но если и ты однажды не поступишь как положено мужчине, то и твои дети выйдут ростом чуть меньше, чем ты. И так каждый жалкий поступок отцов будет отнимать немного роста у детей. И в конце концов однажды вместо людей появятся ачуч-пачуч — карлики, слабосильные и жалкие. И они будут последними на земле. Так придет конец человеческому роду. Каждый трусливый мужчина, каждая недобрая женщина, приближают превращение людей в безобразных ачуч-пачуч.

— А доблестные дела прибавляют роста детям?

— Конечно, прибавляют.

Однажды княгиня застала в доме Манушак — девочка забежала за какой-то из своих вещичек.

— Это ты, Малушак? Зайди ко мне! — ласково сказала Джангюлюм. — Я дам тебе сладкого изюма.

Девочка вошла, удивляясь про себя. Не часто княгиня была с нею так добра. Откуда было знать Малушак, что уже несколько дней дожидается жена бдешха этой встречи?

Княгиня усадила девочку на ковер и угостила изюмом.

— Да ты выросла за эти дни! — сказала она. — Скоро станешь большой и красивой. Расскажи, не скучно ли тебе у вдовы в ее бедном доме?

— О, нет, госпожа! — воскликнула девочка. — Совсем не скучно. Я уже научилась делать мази для старых ран и мази для свежих ран, и питье, что гонит лихорадку, и сонное зелье, которое так нужно при тяжелой болезни!

— Удивительные вещи ты говоришь, — воскликнула княгиня. — Я могу еще поверить, что ты сваришь питье от лихорадки, но чтобы такая маленькая девочка смогла приготовить сонное зелье! Нет, я тебе не верю.

— Мне не пристало спорить с госпожой, — ответила Манушак. — Но это не пустая похвальба.

— Ну-ка я проверю тебя, — сказала княгиня. — Расскажи мне с самого начала, ничего не пропуская, тогда я буду знать, что ты не лгунья. Мне легко тебя проверить, я сама умею варить это зелье.

— Изволь, госпожа, — ответила девочка. И начала рассказывать княгине, как варится сонное зелье. А княгиня кивала головой с таким видом, словно сама это хорошо знала. А сама запоминала каждое слово. Умна была красивая жена бдешха — она давно заметила, что старуха-гадалка провожает ее неприветливым взглядом. Ничего не стала бы старая Мариам открывать княгине. Проще показалось ей вытянуть нужный секрет у доверчивой девочки. И расчет ее оказался верен.

Медленной чередой тянулись дни в крепости. Где-то в глубине страны кипела жизнь: собирались войска, ковалось оружие, совещались царь и мелики. А жизнь в крепости словно застыла на месте. Казалось, что уже сто лет стоит враг под самыми стенами, то идет на приступ, то отступает. Пение стрел стало привычней птичьего, стоны раненых — обычны, как детский плач.

Одно изменилось — с каждым днем уменьшалась доля еды. Лежали еще запасы в кладовых бдешха, но неоткуда им было пополняться. И хотя настоящий голод еще не подступил, тень его легла на крепость.

Как-то раз воин Давид, проходя вечером мимо одного маленького дворика, увидел молодую женщину, помешивавшую какое-то варево в горшке над очагом.

— Мама, мама, дай поесть бобов, — тянули детские голоса. Детей было не меньше четырех-пяти.

— Еще не сварились, — отвечала женщина.

«И как это она умудрилась при стольких ртах сохранить что-то на ужин?» — подумал Давид и прошел мимо.

Возвращаясь обратно, Давид вновь поравнялся с тем же домиком. Было уже темно, но женщина продолжала помешивать ложкой в горшке, склоняясь над очагом.

— Мама, мама, дай поесть бобов, вон они уже кипят и стучат в горшке! — снова завели тоненькие голоса. Но на сей раз голосов было только два, и те звучали сонно.

— Стучат, значит еще жесткие, — отвечала женщина. — Спите, я разбужу вас, как сварятся.

«Что же это за бобы, которые варятся так долго?» — подумал Давид. — «И что это за странная мать, которая не торопится накормить своих голодных малышей?»

И он остался слушать, стоя за изгородью. А женщина мешала и мешала в горшке — до тех пор, пока детские голоса не умолкли. Только тогда она распрямилась и сняла горшок с огня. Некоторое время женщина прислушивалась крепко ли спят дети, а потом сказала:

— Злой голод, лети прочь от детской постели!

Пускай вам приснится, что ужин вы съели!

С этими словами она распахнула калитку и в сердцах выплеснула содержимое своего горшка наружу. Мокрые черные камешки зазвенели по белой мостовой. Давид понял, что они-то и кипели в горшке.

И он ушел прочь, низко склонив голову.

— Какие мысли омрачают твою душу? — спросил на другой день бдешх, увидя Давида. — Едва ли ты страшишся штурма.

— О, князь! — воскликнул воин. — Как прекрасна была бы жизнь, если бы средь многих стран, что раскинулись по свету, существовала бы где-нибудь Страна Войны!

— Страна Войны? — рассмеялся бдешх. — Что за народ по-твоему жил бы в этой стране?

— В ней никто не жил бы, — ответил Давид. — Пусть бы в ней были быстрые реки и крутые горы, густые леса и просторные невозделанные поля. Там никто не выращивал бы плодов земных и не пас скота. Ни одного человеческого жилища, где звучат женский голос и детский плач там не было бы. Мужчины шли бы туда, чтобы с оружием в руках решать, какому народу быть господином, какому — слугой, кому владеть обильными землями, кому — уходить. Веселой для храброго сердца была бы такая война!