Рожденный из камня - Семен Израилевич Липкин Страница 7

Урызмаг — за ней. Взобрался нарт на горный хребет, а белая лань снова взвилась плавно и легко и прыгнула на другой хребет.

Так и пошло у них: Урызмаг преследует лань, а та от него убегает. Настал вечер. Белая лань скрылась в белой крепости. Урызмаг обрадовался. «Теперь, — думает, — никуда ей не деться от меня. Славный подарок привезу моей умнице Сатаней!»

Урызмаг вступил в крепость. Навстречу ему — необычайной красоты белоликая княгиня. Удивительная, болезненная белизна ее лица поразила нарта.

— Да будет твой день добрым, белая госпожа белой крепости! — учтиво приветствовал ее Урызмаг, но сердитым был ответ белой княгини:

— А твой день пусть будет недобрым, ибо весь день ты преследовал меня: ведь это я была белой ланью. Кому я мешала, когда прыгала с холма на холм? Да будешь ты проклят за то, что охотишься на живых существ!

Урызмага удивили слова хозяйки крепости: на кого же охотятся исстари, как не на живых существ? И может ли мужчина считать себя мужчиной, если он не охотник? Опешил Урызмаг, повинился:

— Прости меня, белая госпожа. Разве я знал, что белая лань — это ты? А я задумал привезти жене моей, умнице Сатаней, дорогой подарок.

— Разве живое существо может быть подарком? Разве я хуже твоей жены? Разве лань хуже человека? А если опять заговорить о твоей жене, то только тем я отличаюсь от нее, что она замужем за нартом а я — за одноглазым чудовищем, полонившим и заколдовавшим меня.

— Как тебя заполонил одноглазый? — спросил Урызмаг, но не успела ему ответить белая госпожа: послышался шум за крепостной стеною. Увидел Урызмаг в окне одноглазого великана. На одном плече у чудовища — большое дерево с ветвями и корнями, на другом — красивый, ветвисторогий олень, а на лбу горит круглый единственный глаз.

Найдется ли человек, будь он даже нартом, который решится вступить в открытую схватку с чудовищем, да еще в его логове? Найдется такой человек, если есть в его душе вера в свою человеческую суть. Но страшно стало Урызмагу, утратил он эту веру, и спросил нарт у княгини с тревогой и трепетом:

— Как мне теперь быть? Что делать?

— Эх, ты, о чем раньше думал? Испугался, спрашиваешь: что делать? Одно теперь у тебя дело: лезь под кровать!

Урызмаг спрятался под кровать. Одноглазый, тяжело ступая, вошел в дом, сбросил на пол дерево, сбросил убитого ветвисторогого оленя, обнюхал дом, злобно посмотрел круглым единственным глазом на княгиню, спросил:

— Кто из чужих есть в доме? Что за живое существо сюда явилось?

— Существо человеческого рода, — ответила княгиня, ибо она поняла, что ничего не удастся скрыть от чудовища, у которого хотя и один глаз, да нюх звериный. — Пришел сюда человек. Увидев тебя, залез он с испугу под кровать. Но не причинишь же ты зла гостю, который пришел к тебе, умирая от голода и жажды.

— Что за речи у тебя? Плохие речи, человеческие! Уж не в сговоре ли ты с ним? Уж не пришел ли он высвободить тебя из-под моей власти?

Княгиня устрашилась гнева одноглазого. Чтобы успокоить его, она сказала:

— Как я могу быть с ним в сговоре, если этот человек нартского рода, а я — княжеского? Разве ты не знаешь, что между нами, чинтскими князьями, и нартами — вражда?

— Как не знать, я знаю все, что происходит на земле, — похвастался одноглазый. — Помни, однако: до сих пор, чтобы доставить и тебе радость, и себе, я только днем заставлял тебя быть существом оленьего рода, а вечером возвращал тебе твой человеческий облик. Обманешь меня — берегись: навсегда останешься ланью!

Княгиня расплакалась, и при виде ее слез вспыхнула звериная радость в круглом глазу великана: ему нравилось, когда людишки, которые гордились умом и знаниями, боялись его и плакали от страха. Хозяин белоликой княгини заорал:

— Мне по вкусу человечина! Эй, мясо людского рода, вылезай!

Пришлось Урызмагу вылезти из-под кровати. Одноглазый бросился на него, отнял у нарта оружие, спрятал меч и колчан со стрелами под подушку, приказал:

— Послушай, мясо людского рода. Принес я в дом другое мясо, оленьего рода. Сними с оленя шкуру, разруби и расколи дерево, разведи огонь, свари мясо для меня и княгини. Сперва съем оленя, который вольно жил в лесу, а потом и ты, мой подневольный слуга, станешь для меня пищей.

Хотя и сильным был Урызмаг, не понадеялся он при виде чудовища на свою человеческую силу, хотя и богатырем был Урызмаг, утратил он в тяжкий час веру в свою богатырскую отвагу. А когда человек теряет веру в себя, перестает он быть существом людского рода, становится существом рабьего рода. Не напал Урызмаг на чудовище, подчинился одноглазому. Он разрубил и расколол дерево, освежевал оленя, положил мясо в котел с двумя ушками, развел огонь, сварил оленину. Сильней разгорелся огонь и в жадном и круглом глазу великана.

— Хорошо, человечье отродье, ничего не скажешь, умеешь ты готовить вкусную пищу. Возьми, что тебе положено, остальное отдай мне и княгине! — приказал одноглазый.

Урызмаг взял себе оленью ногу, остальное отдал чудовищу. Великан был доволен:

— Ничего не скажешь, умеешь ты правильно делить пищу.

Нарт был голоден, но противна была ему еда в обиталище одноглазого, противно было ему, что он служит великану по-холопьи. А великан ел, чавкая, вытирая жирные руки о свои мохнатые бока. Не выдержало сердце нарта, еще никогда не испытывал он такого унижения. Он, который, будучи мальчиком, уничтожил бога засухи, теперь сделался слугой глупого чудовища! Урызмаг ринулся к постели, чтобы достать из-под подушки меч, но одноглазый давно уже следил за ним. Он схватил нарта левой рукой, а правой снял со спинки кровати ременную плеть и дважды ударил Урызмага.

Еще вы, внимающие нам, услышите, откуда была волшебная плеть у одноглазого. А теперь узнайте: Урызмаг упал, спина его согнулась, руки сравнялись с ногами: нарт превратился в собаку. Одноглазый вывел его на двор, туда, где жила свора охотничьих псов. А верный конь нарта, видя, что долго нет всадника, поскакал домой, и только седло осталось на одиноком пне посредине луга у подножия безымянной горы.

Посмотри, слепая судьба, что ты сделала: благородный нарт стал собакой! Руки, привыкшие к мечу и стрелам, ноги, привыкшие сжимать бока скакуна, стали четырьмя лапами, тело, как и душа, привыкшее к прямизне, согнулось и оделось