Китайские народные сказки - Автор Неизвестен -- Народные сказки Страница 75

Не унимается служанка:

– А знаешь ли ты, что это сад моей барышни?

Отвечает юноша поспешно:

– Не знал я этого!

А юноша между тем приглянулся Мэн Цзян-нюй: и статен, и пригож. Родилась у нее в сердце любовь, и стала она выговаривать служанке:

– Нельзя быть такой невежливой. Отведем его к отцу, пусть научит, как спрятаться от стражников.

Отвели Фань Си-ляна к хозяину.

Поглядел на него старик: и статен юноша, и пригож, разговор с ним завел – все знает Фан Си-лян, о чем старик ни спросит, отвечает без запинки. Пришелся юноша по нраву старику, решил он сделать его своим зятем, и чтобы в тот же день свадьбу сыграть.

Кто мог подумать, что не успеют новобрачные в цветочный зал войти, совершить поклоны[121], как явятся стражники.

Увели они юношу, заплакали мать с отцом, запечалились все домочадцы. А Мэн Цзян-нюй клятву дала ни за кого другого не выходить, Фань Си-ляна дожидаться.

С той поры возненавидела она императора Цинь Ши-хуана лютой ненавистью, и его Великую стену возненавидела, и стражников, которые мужа схватили. Вздыхает тяжко Мэн Цзян-нюй, бровей не распрямляет, а заговорит – голос у нее печальный такой. Целыми днями сидит в своей спальне, не ест, не пьет, ночи не спит, все о Фань Си-ляне думает, тоскует. Досадно ей, что не ушла она тогда вместе с мужем Великую стену строить.

Прошли весна и лето, миновала осень. Не успела девушка оглянуться, а уже первый день десятой луны наступил[122]. Подумала тут Мэн Цзян-нюй, что муж ее в легком платье ушел, решила отнести ему теплую одежду. Как ни отговаривали ее отец с матерью да служанка – все напрасно. Только и оставалось отцу отправить слугу вместе с дочерью.

Не стала Мэн Цзян-нюй красить лицо, не стала пудриться, собрала волосы в пучок, надела простое платье, к спине узел с теплой одеждой привязала, упала перед отцом с матерью на колени и говорит:

– Не найду мужа – не ворочусь!

Так и покинула Мэн Цзян-нюй родной дом.

Миновали они со слугой одну деревню, потом другую, прошли одно поле, потом другое, подошли к заставе, а от заставы этой как раз и лежал путь к Великой стене. Приглянулась Мэн Цзян-нюй чиновнику на заставе, и захотел он ее в жены взять, но Мэн Цзян-нюй стала так его ругать, так поносить, что чиновнику ничего не оставалось, как отпустить ее. А чиновник тот мечтал о богатстве и о высоких чинах, вот и решил он написать начальству доклад, что-де есть такая красивая и мудрая девушка по прозванию Мэн Цзян-нюй. Обрадуется начальник, девушку себе заберет, а ему повышение даст. Кто мог знать, что начальник тоже жаждет богатства и славы и напишет доклад самому императору Ши-хуану?!

Прошли Мэн Цзян-нюй со слугой заставу, к пропасти подошли. Смотрят – по узкой горной тропинке вдвоем не пройдешь, одному и то страшно. С двух сторон глубокие ущелья. И надо же было такому случиться, чтоб слуга вдруг замыслил недоброе. Решил он силой заставить Мэн Цзян-нюй его женой стать.

А Мэн Цзян-нюй и впрямь была умна. Не испугалась она, улыбнулась и говорит:

– Я согласна, только сваху надобно отыскать.

– Где ж ее здесь отыщешь? – заскреб слуга в затылке.

Опять улыбнулась Мэн Цзян-нюй, показала на маленький красный цветочек, который по самой середине горы рос, и говорит:

– Пусть будет за сваху этот цветок, сорви его, и я стану твоей женой!

Глянул слуга – цветок так и манит к себе. Забыл он об опасности, вниз полез, а Мэн Цзян-нюй как толкнет его! Полетел тут слуга – сердце волчье, нутро собачье – прямехонько в пропасть.

Осталась девушка одна-одинешенька. Ничего-то она не знает: может, и нет давно в живых ее мужа.

Дошла она до Великой стены, села на землю, горько заплакала. Три дня и три ночи плакала. Размыло ее слезами Великую стену, рухнула она наземь, и увидела тут Мэн Цзян-нюй мужнины останки.

А о ту пору император Цинь Ши-хуан как раз доклад от чиновника получил. И захотелось ему Мэн Цзян-нюй женой своей сделать. Приказал император стражникам разыскать девушку, доставить прямо в императорскую канцелярию.

Увидела Мэн Цзян-нюй императора, пуще прежнего возненавидела, а императору, сказать надобно, она по нраву пришлась. Велел он ей сесть рядом и говорит:

– Стань моей женой, Мэн Цзян-нюй!

– Ладно, – отвечает девушка. – Только прежде выполни три моих условия.

– Не то что три, три раза по сто условий готов я выполнить. Какое же первое? Говори!

– Дозволь три месяца траур по мужу носить.

Обрадовался император:

– Эка важность! Носи на здоровье! Говори скорее второе условие!

– Хочу я, чтоб мужу моему ты пышные похороны устроил.

– И это можно, – согласился император. – Прикажу купить самый лучший гроб, самый большой саркофаг да сто двадцать восемь шестов и велю семь раз по семь – сорок девять дней молитвы читать[123]. Ну а теперь говори третье условие!

– Третье? Хочу я, чтоб надел ты простое холщовое платье, шапку с траурной лентой, чтоб сам траурный флаг нес и чтоб всем придворным, военным да чиновникам велел траур надеть.

Выслушал император третье условие, заколебался: «Выходит, должен я признать себя сыном Фань Си-ляна[124]. Но тогда она станет моей, – тут же подумал император. – Что ж, признаю себя сыном Фань Си-ляна!»

Так согласился император и на третье условие.

Наступил день похорон. Забыл император о приличиях, нарядился в холщовое платье, шапку надел с траурной лентой, и впрямь подумаешь – почтительный сын отца хоронит. Мэн Цзян-нюй тоже в траурном платье, останки в повозке везут, Мэн Цзян-нюй рядом идет. Чиновники, военные – все в трауре на похороны явились. Трубят, в барабаны бьют, идут к кладбищу семьи Фань[125]. Река на пути им попалась, большая, глубокая. Отошла Мэн Цзян-нюй от повозки, бросилась в реку и утонула.

Остался Цинь Ши-хуан ни с чем, от ярости рассудок потерял, день и ночь про Мэн Цзян-нюй думает. И стал казнить всех без разбора. Выйдет в зал и спрашивает:

– Каменный конь у ворот ест сено?

Сановник, само собой, отвечает:

– Не может каменный конь есть сено.

Разгневается тут император и крикнет:

– Как это не может? Казнить его!

Так каждый день по одному и казнил. Трепещут сановники от страха. Был среди них один честный да бескорыстный. Наступил его черед идти к императору. Воротился он домой мрачный, брови хмурит.

А в это время дух звезды Тайбо