Николай Грязев - Поход Суворова в 1799 г. Страница 2

Все это слышал я в разное время, и давно, от многих стариков высокого звания, людей Русских, не простого ума-разума, и из разговоров князя Петра Ивановича Багратиона с людьми значительными. Тут может быть одно не полно; в другом есть лишнее, — и это вина уже моей ослабевшей памяти. А мне и теперь кажется, что все это верно.

Отъезд Суворова из Вены в Италию

Александр Васильевич получил от Австрийского императора звание Римской Империи фельдмаршала, и вместе власть начальствовать в Италии армиею Австрийскою, соединенно с силою Русских. Ему дана была инструкция на действие против врага, но так двусмысленно и загадочно написанная, что с первого взгляда можно сказать: полная воля, и нет.

Оставляя Вену, Александр Васильевич дал повеление Русским войскам ускорить свой поход в Италию и переменил немецкий маршрут на свой русский, Суворовский. Войска, получив его повеление, с радостию шли, зная, что ускорить поход повелел он, а не немцы, и ждали его к ним приезду: со дня на день, с часу на час.

Александр Васильевич прибыл в Италию в самом начале апреля, осмотрел Русские и Австрийские войска. В строю первых было выше 20 тысяч, а последних 40. Русские с душевною радостию встретили отца своего, непобедимого полководца; да и в Австрийской армии была большая часть старых солдат, которые, под командою принца Кобургского противу турок, были спасены двукратно Александром Васильевичем от турецких ятаганов. Они тогда считали его ангелом своим хранителем и любили, как своего Лаудона. Любовь эта разлилась полным потоком между их рядами, и ратники обеих союзных армий оживились духом; всякий считал себя непобедимым, под властию непобедимого.

Приезд Суворова в Италию 1799 года

Вспомогательная австрийцам Русская армия, под временным начальством генерала от инфантерии Розенберга, отступила в Италию и, собравшись при городе Вероне, остановилась лагерем. С часу на час ожидали прибытия из Вены непобедимого русского полководца Суворова.

Это было, кажется, в исходе марта или в самом начале апреля.

Вдруг разнеслась весть: Суворов едет! И в русских войсках раздался гул веселый, радостный; все ожило, засуетилось; солдаты хватались за ружья, становились во фронт, расходились, собирались в кружки. У всех сердце играло радостию и жилки трепетали; всяк рассказывал о нем анекдоты во время былых турецких и польских войн.

Так длилось несколько часов.

Вдруг по шоссе пронеслись вершники в город, и вмиг стены его покрылись народом. Тьма людей лезла из городских ворот; все бежали навстречу непобедимого.

И вот явилась на дороге коляска, похожая на русскую кибитку; ее окружили и почти на руках понесли в город, оглашая воздух кликами: «Да здравствует русский император! Да здравствует Суворов!»

Суворов остановился у приготовленного для него дома, в котором наперед все зеркала были завешаны; выскочивши из повозки, он откланялся и шибко пошел по мраморной лестнице вверх.

Когда фельдмаршал скрылся, в мгновение приемная зала и комнаты наполнились русскими и австрийскими генералами, городскими чиновниками, духовенством и знатными вельможами.

Чрез несколько минут из смежной комнаты вышел Суворов в мундире, поклонился всем, подошел к католическому архиепископу и, наклонившись, принял благословение. Выслушавши речь его и речь представителя города, он твердым голосом сказал: «Милосердый мой Государь, Павел Петрович, Император большой Русской земли, и Австрийский Император Франц I прислали меня с своими войсками выгнать из Италии безбожных, сумасбродных, ветреных французов; восстановить у вас и во Франции тишину; поддержать колеблющиеся троны государей и веру христианскую; защитить нравы и искоренить нечестивых. Прошу вас, Ваше Высокопреосвященство! Молитесь Господу Богу за Царей-Государей, за нас и за все Христолюбивое воинство. А вы (сказал он, обращаясь к чиновникам города и знатным людям) будьте верны и Богу и государевым законам; душою помогайте нам!» Сказавши это, Суворов немного помедлил и, уклонив голову в виде поклона, вышел в свою комнату.

Все утихло, и мало-помалу многие вышли из комнаты; остались одни русские генералы и несколько австрийцев. Чрез несколько минут дверь комнаты отворилась, и Суворов быстро вышел. Остановившись, он поклонился и, зажмурив глаза, сказал: «Ваше Высокопревосходительство, Андрей Григорьевич! Познакомьте ж меня с гг. генералами!»

Розенберг представлял всех, называя каждого чин и фамилию. Батюшка наш Александр Васильевич навытяжку стоял с закрытыми глазами, и кого не знал, открывши глаза, говорил с поклоном: «Помилуй Бог! Не слыхал! Познакомимся!» Которых фамилия была известна, видимо, принимал лучше, припоминал им былое, воинскую славу прошлых времен. Наконец, когда последние, младшие, начали представляться, Розенберг говорил: «Генерал-майор Меллер-Закомельский!» – «А! Помню! — сказал Суворов. — Не Иван ли?» – «Точно так, Ваше сиятельство». Суворов открыл глаза, ласково поклонился и сказал: «Послужим, побьем французов! Нам честь и слава!» – «Генерал-майор Милорадович!» – продолжал Розенберг. «А! А! Это Миша! Михаиле!» – «Я, Ваше сиятельство!» – «Я знал вас вот таким, — сказал Суворов, показывая рукою на аршин от пола, — и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! Да какие были сладкие. Как теперь помню. Помню и вас, Михаиле Андреевич! Вы хорошо тогда ездили верхом на палочке! О! Да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михаиле Андреевич! Ты будешь герой! Ура!..» «Все мое усилие употреблю оправдать доверенность Вашего сиятельства», — сказал сквозь слезы Милорадович. «Генерал-майор князь Багратион!» – проговорил Розенберг. Тут отец наш Александр Васильевич встрепенулся, открыл глаза, вытянулся и спросил: «Князь Петр? Это ты, Петр? Помнишь ли ты… под Очаковом!.. С турками!.. В Польше!»… И с распростертыми руками подвинулся к Багратиону, обнял его и, поцеловавши в глаза, в лоб, в уста, сказал: «Господь Бог с тобою, князь Петр!.. Помнишь ли? А?..» «Нельзя не помнить, Ваше сиятельство! — отвечал Багратион со слезами на глазах, — нельзя не помнить того счастливого времени, в которое служил под командою вашею». — «Помнишь ли походы?» – «Не забыл и не забуду, Ваше сиятельство!»

Тут Александр Васильевич повернулся и широкими шагами стал ходить. Потом остановился, вытянулся и, зажмуря глаза, начал говорить: «Субординация! Экзерциция! Военный шаг – аршин; в захождении – полтора; голова хвоста не ждет; внезапно как снег на голову; пуля бьет в полчеловека; стреляй редко, да метко; штыком коли крепко; трое наскочат: одного заколи, другого застрели, а третьему карачун! Пуля – дура, штык – молодец! Пуля обмишу-лится, а штык не обмишулится! Береги пулю на три дня, а иногда на целую кампанию. Мы пришли бить безбожных, ветреных, сумасбродных французишков; они воюют колоннами, и мы их будем бить колоннами! Жителей не обижай! Просящего пощади, помилуй!» Тут, как бы уставши, Суворов склонил голову, наморщил брови и, казалось, углубился в себя. Мускулы лица показывали быстрое движение мысли, лоб покрылся морщинами, руки опустились, и лицо покрылось румянцем.

Чрез несколько секунд он встрепенулся, приподнялся на носки, живо повернулся к Андрею Григорьевичу и сказал: «Ваше Высокопревосходительство! Пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казачков!» – «В воле Вашего сиятельства все войско; которых прикажете?» – отвечал Розенберг. Быстро взглянул на него батюшка Суворов и закрыл глаза.

Розенберг ни с самим Суворовым, ни под его командою никогда не служил и потому не понимал его слов. Светлейший повторил: «Помилуй Бог! Надо два полчка пехоты и два полчка казачков». Сказавши это, замолчал. А затем спрашивал: «А далеко ли французы? Кто у них командует? Хорошо ли кормят солдат наших? Есть ли у нас боевые запасы? Востры ли штыки? Здоровы ли русские?» и пр. и пр. Розенберг отвечал, как мог; но, казалось, не по-суворовски. Александр Васильевич часто переменялся в лице; наконец отвернулся, шибко сделал несколько шагов по комнате, стал и начал говорить: «Намека, догадка, лживка, лукавка, краткомолвка, крас-нословка, немогузнайка! От немогузнайки много, много беды!» Уклонивши голову в виде поклона, ушел в свою комнату.

Казалось, что Андрей Григорьевич не понимал этого выговора, прямо к нему относящегося, и не думал о назначении четырех полков, требуемых фельдмаршалом.

На другой день рано утром все генералы собрались к фельдмаршалу, который объехал уже весь лагерь. Войска при обратном только пути, узнавши своего начальника, окружили его, кто в чем попал, и проводили с радостным кликом: ура! Наш батюшка Александр Васильевич!

По возвращении фельдмаршал вошел в залу, по-своему раскланялся генералам и между прочим опять напомнил Розенбергу о полках тем же тоном, и получил от него прежний ответ. Тогда князь П.И. Багратион, увидевши, что Розенберг, незнакомый с суворовским лаконизмом, не понимает воли фельдмаршала, вышел вперед и сказал: «Мой полк готов, Ваше сиятельство!» Фельдмаршал живо обернулся к нему и сказал: «Так ты понял меня, князь Петр? Понял!.. Иди! Приготовь и приготовься!»