Временник Георгия Монаха - Георгий Амартол Страница 2

расширит современные представления о духовности наших предков. Но если остаться в рамках русского языка, то можно уловить и передать тончайший смысловой уровень, связанный с эффектом слова как такового, с порядком слов, с фразеологизмами. Сам современный текст становится методом анализа древнего памятника и способом представления его особенностей. Открывается возможность более детально говорить о том, в каком виде и насколько духовное наследие, содержащееся в ХГА, было воспринято русскими книжниками, каковыми следует признать прежде всего самого переводчика (или переводчиков), переписчиков, справщиков. В самом деле, бытование Хроники, ее списки, ее использование в компиляциях — это лишь внешние факты истории, но не сама духовная история.

Итак, перевод перевода? Да еще и как метод научного исследования? Перевод перевода не имел бы никакой ценности из-за двойной потери информации, к тому же он невозможен в применении к Временнику Георгия Монаха в силу принципиальной установки средневековья на пословный перевод с его отрицательными (для современного читателя) последствиями: затемненным синтаксисом, усложненным порядком слов, часто случайной лексикой, не поддающейся расшифровке методами контекста и словарей. Опора на контекст — это опора на языковую интуицию, а в нашем случае языковая интуиция есть искомое, а не известное. Существующие, "бумажные", словари, во-первых, не имеют достаточной мощности, чтобы служить лексической базой для такого перевода; во-вторых, они отражают неудовлетворительность применяемой методики: допускают в толкование интуицию исследователя XX века, позволяют без анализа считать значением славянского слова значение греческого текстового эквивалента.

Славянорусский текст ХГА не поддается чтению "с листа". Это утверждение справедливо для любого средневекового текста, но для нашего оно справедливо вдвойне и втройне: в нем сплошь и рядом встречаются нечитаемые места по линии как лексической, так и грамматической. Этот текст — не тотальная ошибка переводчика (хотя, конечно, встречаются в нем и ошибки), а отражение особого языкового состояния тогдашней культуры, когда славянский и греческий языки находились как бы в дополнительном распределении [Успенский 1987, 33]. Славянские лексемы, лишь слегка коснувшиеся переводимого слова и потому некстати употребленные, на самом деле стоят на прочном причале греческого многозначного слова.

Чтобы понять содержание такого продукта и дать его современный перевод, нужно поставить себя на место средневекового книжника, который всякий раз держал в поле зрения богатое греческое слово и, дорожа и смыслом его, и составом, то примерял славянское к одному из значений греческого, то тщательно передавал морфемы последнего (на материале других памятников на это обращала внимание Огрен [Огрен 1989, 77]). В силу этого для нас переводимым текстом был не славянский сам по себе и не греческий сам по себе, а оба они вместе, наложенные один на другой. Современный русский текст есть результат пословного, сплошного сопоставления — не просто текстов, а того, что можно назвать смысловой тканью (или интегральным смыслом) произведений, греческого и славянского. Этим методом мы старались смоделировать на себе то особое языковое состояние, которое было у книжника, переводившего греческий текст в XI веке: мы смотрели на славянское слово сквозь призму значения многозначного греческого слова, дерзая понять лингвопсихологический путь, приведший нашего переводчика к выбранной им лексеме. Современный текст можно представить как отражение смысловой равнодействующей между греческим и славянским.

Эта работа оказалась выполнимой благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, благодаря тому самому средневековому пословному принципу, который не позволяет теперь перевести текст с легкостью. Во-вторых, благодаря вполне удовлетворительной текстологической базе этого памятника. Тексты и славяно-русского Врем, и греческой ХГА, признаваемых параллельными, имеются в критическом издании.

В.М. Истрин в 1922-1930 гг. издал наборным шрифтом древнейший (XIV в.) Троицкий (Тверской) список (Тр) первичной редакции (сп1) с разночтениями по семи спискам второй редакции (сп2). Греческий текст по Коаленеву кодексу (Ко) X в. издан К. де Боором в 1904 г. с разночтениями по 16 кодексам. Недостающие параллельные места извлечены Истриным из кодексов Ватиканского XIII в. (Ват.) и Венского XI в. (Вен.) [Истрин II, 3-65 и 69-73]. Со времени Истрина найдено еще 8 списков Временника [Князевская 1986, Творогов 1987]. Е.Г. Водолазкину принадлежит уточнение к атрибуции списка ГПБ из Кирилло-Белозерского собрания № 7/1084: это единственный отдельный список Хронографической (по Истрину, первой) редакции [Водолазкин 1990, 7-8]. Итак, у Истрина в руках был один список первичной редакции, теперь их известно четыре (их общая черта — отсутствие начала и обрыв на событиях 553 года). Из списков, не попавших в поле зрения Истрина, в нашей работе использованы Эрмитажный список (Эрм) и списки Синодального собрания № 1008 и 732 (Син), как принадлежащие к той же редакции, что и Тр. Используем недавно обнаруженный (Анисимова 1999) Егоровский список (Егор) второй редакции. Для понимания семантических процессов, отразившихся в средневековой славянской лексике, очень полезно сравнение Временника с Летовником (Лет) — болгарским переводом XIV в. Два славянские перевода ХГА знаменательно охватывают единое культурное пространство славянского мира [Лихачев 1973, 24]. Сравнение Временника с Летовником — не новость, исследователь Временника Истрин привлекал Летовник, исследователь Летовника Вейнгарт привлекал Временник. В нашей работе использованы Московский (ЛМ) и Венский (ЛВ) списки Летовника.

Параллельные тексты Ко — Тр, как это обычно бывает с древностями, не находятся в текстологическом отношении оригинал — перевод. В текстологии сегодняшнего дня за текст принимается вся система списков памятника [Кравецкий 1991, 80]; конкретные Ко — Тр приближаются к статусу оригинал — перевод с учетом смысловых реконструкций, как удостоверенных списками, так и гипотетических. Эту ситуацию можно представлять как пространство текстов, которое исследователь стремится упорядочить в виде цепочки и задать между ними отношения выводимости (между гипотетическими оригиналом и переводом поставим знак примерной эквивалентности):

Ко и др. <- (*Оригинал) = (*Перевод) -> сп1 -> сп2

Напомним, что ХГА — стопроцентная компиляция с многоступенчатым включением, в лучшем (для исследователя) случае по типу матрешки вплоть до библейского ядра, в худшем — по типу мозаичного соединения разных мест из нескольких источников (указания на источники содержатся в издании К. де Боора, над дополнением и уточнением работал в начале века С.В. Шестаков [Шестаков 1891]). Таким образом, на схеме левее греческих кодексов, подпирающих Ко, нужно представить длинную цепочку, а точнее, пространство источников. Справа от Тр находится длинная цепочка-пространство русских списков Врем и исторических компиляций, включающих отрывки из Врем.

В любой точке исторической жизни памятника могло возникнуть (и возникало, невольно или намеренно) повреждение смысловой ткани, смещение смысла относительно исходного; обнаруживается смысловая нестыковка, зазоры в смысловой ткани, "швы" [Леонтьев 1967, 10]. В идеале следовало бы пройти всю цепочку с "зазороискателем" — практически же (по-видимому, и теоретически) эта работа неисчерпаема. Можно лишь привести показательный материал на все