Автор неизвестен - повесть о победах московского государства Страница 4

Описание встречи горожанами смоленских воинов-дворян в “Повести…” не менее торжественно, чем традиционные для древнерусской литературы описания подобных ситуаций применительно к высшим иерархам церкви и самым высокопоставленным светским людям. Нижегородцы вышли за город и встретили смольнян “…со многою честию - честными иконами и со всем собором Нижнева Нова града…”, “…со многою радостию и со слезами…” (л. 49). Горожане произносят речь, в которой выражают полную уверенность в своем будущем после прихода смольнян.

Весь дальнейший рассказ о Нижегородском ополчении, за исключением сообщения о призвании князя Дмитрия Пожарского, лишен книжной торжественности, признаков “высокого” стиля. Он передан сдержанным тоном с ощутимыми элементами деловой письменности. Гиперболизированное изображение чувств нижегородцев, торжественный книжный язык объясняются тем, что автор стремился как можно сильнее подчеркнуть значение прихода смольнян в Нижний Новгород. Люди, которым в “Повести…” уделено наибольшее внимание, во всех произведениях послесмутного времени тоже охарактеризованы самым похвальным образом, однако в “Повести…” их прославление приобретает панегиричеекий характер именно потому, что победы смольнян были одержаны под их руководством.

Наиболее ярко в “Повести…” представлены образы князя М. В. Скопина-Шуйского, царя Василия Шуйского и Козьмы Минина. Если первые два носят схематический характер, воплощая исключительно идеальные свойства, то образ Козьмы Минина имеет явные признаки реалистического изображения. Наряду с идеальными качествами - “благолюбив и добросмыслен” (л. 48), “Московскаго государства о очищении велие попечение имуща” (л. 49 об.) - указаны такие черты его характера, которые нельзя отнести к идеальным, но которые помогают ему успешно выполнять свое “попечение” и потому вызывают одобрение автора. Его забота о собирании средств для ополчения не всегда встречает положительный отклик у населения, поэтому ему приходится принимать крутые меры.

В одном случае он велит “руце отсещи” уклоняющимся от установленных взносов, в другом его “жестость” проявляется в том, что он приказывает конфисковать все их имущество.

Реалистические элементы образа Козьмы Минина делают эту фигуру правдоподобной, жизненной. Еще больше оживляет образ рассказ о действиях Козьмы Минина в различных ситуациях: инициатор создания ополчения, он обращается с речью о призвании смольнян к нижегородцам; встречает приветливо смоленское воинство; делит его на три статьи и раздает жалованье; в каждом городе на пути следования ополчения лично занимается сбором средств; наконец, успешными уговорами казаков решает судьбу сражения под Москвой. Внимание к различным проявлениям человеческого характера, элементы “реалистического видения”, как уже говорилось, были свойственны литературе начала XVII в. Оригинальность автора “Повести…” состоит в том, что новый подход к изображению человека у него проявился не в характеристике царей, как у других писателей, [14] а в описании простого посадского человека. Этот факт находит объяснение в том, что деятельность Козьмы Минина, имевшая особое значение для бездомных смольнян, которых он призвал в Нижний Новгород и обеспечил всем необходимым, была хорошо известна автору. С другой стороны, такая интерпретация именно образа Козьмы Минина не нарушала цельности идейных и эстетических представлений автора. Простое происхождение и невысокое социальное положение Козьмы Минина не требовали обязательной условной идеализации, как образы царей Василия Шуйского и Михаила Романова и князя Скопина, в чьих характеристиках автор не хотел отойти от строгих этикетных канонов.

Оставаясь верным этим канонам, автор дает царю Василию Шуйскому характеристику, отличающуюся откровенной апологетикой. В этом отношении “Повесть…” выделяется среди других произведений о “Смуте”. Образ Василия Шуйского идеализирован сильнее, чем даже в “Повести 1606 г.”, написанной в его царствование доброжелательно настроенным к нему человеком.

В произведениях 1620-1630-х гг. вообще заметна более мягкая оценка царствования Василия Шуйского, чем это было свойственно литературе предыдущего периода. Официальное направление (“Рукопись Филарета”, “Новый летописец”) сглаживает противоречия неспокойного правления Василия Шуйского, изображая царя страдальцем за веру и народ. Наступает, по словам Е. Н. Кушевой, период “реабилитации памяти царя Шуйского”. [15]

Без официально признанного положительного отношения к Василию Шуйскому вряд ли было возможно проявление столь откровенных симпатий и в “Повести…”. Однако установившаяся в литературе 1620- 1630-х гг. оценка Василия Шуйского предполагает скорее отсутствие критики, чем панегирики этому царю, оправданные и обычные только по отношению к представителям новой династии.

Ответ на вопрос, почему мы встречаемся здесь именно с такой характеристикой Василия Шуйского, дает сам текст "Повести…". В ней настойчиво подчеркиваются взаимные симпатии смоленского дворянства и Василия Шуйского, которые возникли в условиях гражданской войны на основе верности смольнян именно этому царю. Смольняне оказали царю помощь в самые трудные моменты его царствования. И царь всякий раз “…смолян много жаловал и их службу и радение пред всеми похва-лял…” (л. 19 об.). Причина взаимной расположенности друг к другу смоленских дворян и Василия Шуйского отчетливо выражена в рассказе об увозе бывшего царя из-под Смоленска в Польшу. Обезоруженные смольняне наблюдали посадку Шуйского в судно, “…болшим плачем рвущеся, понеже бо он, государь, изо всех градов смольяном любяше за их многие службы и радение” (л. 42 об.-43). Для автора “Повести…” нет принципиальной разницы между Шуйским и Михаилом Федоровичем.

Для него не имеет значения, кто именно занимает престол, лишь бы это был царь, который удовлетворяет требованиям смоленского дворянства.

Сходным образом понимается автором “Повести…” патриотический долг. Вся “Повесть…” проникнута высоким патриотическим духом. Патриотизм автора проявляется и в сетованиях о трудностях, выпавших на долю страны, и в радости по поводу больших и малых побед, одержанных в сражениях с противником. Однако его патриотизм имеет особое преломление. Хотя он искренне и не в меньшей мере, чем авторы остальных произведений о “Смуте”, озабочен судьбами всей страны, выражает он патриотизм своего сословия, патриотизм дворянский. Он видит свой патриотический долг в том, чтобы защищать Россию самодержавную от любых посягательств, независимо от того, кто выступает противником царя. Однако в эти годы далеко не все дворяне были готовы поддерживать любого царя. Патриотизм автора “Повести…” особый - это патриотизм смоленского дворянства, одного из самых богатых и отличаемых царями, потому и наиболее верных отрядов русского дворянства. С точки зрения смоленского дворянина, все русские монархи, начиная с Василия III, отвоевавшего Смоленск у польского короля, одинаково хороши, поскольку “…той град Смоленск исперва пред всеми грады многою честию почтен бяше”, а “воины града Смоленска от государя в велицей чести и славе бываше…” (л. 46 об.). У смольнян, по мнению автора “Повести…”, не было оснований быть недовольными русскими царями.

Представления о самодержавии, полностью соответствовавшие дворянской идеологии XVI в. и преломленные через призму смоленского патриотизма, симпатии смоленских дворян к этому царю, наконец, литературные традиции, в которых отразились традиции идейные, привели к тому, что автор “Повести…” нашел возможным охарактеризовать Василия Шуйского с не меньшей эмоциональностью и так же положительно, как и первого представителя новой династии, в царствование которого была написана “Повесть…”.

Хронологические границы повествования строго подчинены главной задаче автора. Они охватывают период, в котором заслуги смольнян были очевидными и бесспорными в глазах современников. Этим объясняется необычное для литературы о “Смутном времени” начало “Повести…”. За исключением “Новой повести о преславном российском царстве”, исторические повести о “Смуте” начинаются издалека, со времени Ивана Грозного. “Повесть…” же начинается с царствования Василия Шуйского, причем с известия о критическом положении царя в осажденной И. И. Болотниковым Москве, полученного в Смоленске. Такое начало позволяло автору сразу же представить смольнян спасителями Московского государства, поскольку в его понимании восставшие крестьянские массы ничем не отличались от внешнего врага.

Заканчивается “Повесть…”, как и многие другие произведения в “Смуте”, описанной в панегирическом стиле картиной возвращения из плена Филарета и установления порядка в стране. Однако перед этим находится подробный рассказ об упорной борьбе за возвращение Смоленска, отсутствующий в других произведениях. В “Повести…” этот рассказ имеет особый смысл. “Повесть…” - это не только история в память “предъидущим родам”. Хотя события “Смуты” уже миновали, “Повесть…” не теряет злободневности, ибо в отличие от других произведений этого периода в ней затронуты актуальные для ее героев проблемы: Смоленск не возвращен и за него идет борьба; следовательно, смоленские дворяне все еще остаются бездомными. Явное желание автора “Повести…” подчеркнуть заслуги смольнян имеет практический смысл: обратить внимание на заслуженных воинов, которые должны получить достойную награду за их подвиги. О том, что далеко не все из них были удовлетворены царскими пожалованиями, свидетельствуют челобитные смоленского сына боярского Дмитрия Дернова, который даже в 1648 г. напоминал, что он “…был на всей службе в Московском приходе, и под Калугою з бояры, и под Тулою с царем и великим князем Василием Ивановичем всеа Русии, и во Брянской осаде з боярином со князем Михаилом Федоровичем Кашиным и з боярином Михаилом Васильевичем Шуйским, на всей службе с боярином на боях на всех был, и прежним государем служил, и тебе, государю, на всех боях бился”, и жаловался, что вместо установленного еще до польской интервенции поместного оклада в шестьсот четвертей ему “… было… дано триста пятьдесят четвертей”, в то время как его товарищи получили полный оклад. [16]