Ипполит Богданович - Избранные произведения Страница 8

Душенька, преступно открывающая своего мужа.

Гравюра Ф. Толстого. 1839 г.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Увидя Душенька прекрасно божествоНаместо аспида, которого боялась,Видение сие почла за колдовство,Иль сон, или призра́к, и долго изумлялась;И видя наконец, что каждый видеть мог,Что был супруг ее прекрасный самый бог,Едва не кинула лампады и кинжалаИ, позабыв тогда свою приличну стать,Едва не бросилась супруга обнимать,Как будто б никогда его не обнимала.Но удовольствием жадающих очейОстановлялась тут стремительность любовна;И Душенька тогда, недвижна и бессловна,Считала ночь сию приятней всех ночей.Она не раз себя в сем диве обвиняла,Смотря со всех сторон, что только зреть могла,Почто к нему давно с лампадой не пришла,Почто его красот заране не видала;Почто о боге сем в незнании былаИ дерзостно его за змея почитала.

Впоследок царска дочь,В сию приятну ночьДая свободу взгляду,Приближилась, потом приближила лампаду,Потом, нечаянной бедой,При сем движении, и робком и несмелом,Держа огонь над самым телом,Трепещущей рукойНебрежно над бедром лампаду наклонилаИ, масла часть пролив оттоль,Ожогою бедра Амура разбудила.Почувствуя жестоку боль,Он вдруг вздрогнул, вскричал, проснулсяИ, боль свою забыв, от света ужаснулся;Увидел Душеньку, увидел также меч,Который из-под плечК ногам тогда скользнулся;Увидел все виныИли призна́ки вин зломышленной жены;И тщетно тут она желалаСказать несчастья все с начала,Какие в выправку сказать ему могла.Слова в устах остановлялись;И свет и меч в винах уликою являлись,И Душенька тогда, упадши, обмерла.

Книга третия

Бывала Душенька веселостей душою,Бывала Душенька большою госпожою;Бывало в прошлы дни, под кровом у небес,Когда б лишь капля слезИз глаз ее сверкнула,Или бы Душенька о чем-нибудь вздохнула,Или б поморщилась, иль только бы взглянула,В минуту б для ее услугПолки духов явились вкруг,С водами, спиртами, из разных краев света;И сам Эскулап, хотя далеко жил,Тотчас бы сыскан былПощупать, посмотреть иль просто для совета,И всю б свою для ней науку истощил.Когда же во дворе рассеялися слухи,Что Душенька в раю преслушала законИ что ее за грех оставил Купидон,Оставили ее и все прислужны духи.Зефиры не были в числе неверных слуг:Сии за Душенькой старинны волокитыОдни осталися из всей придворной свиты,Которые вдали над ней летали вкруг.Но всем известно то, зефиры были ветры,И были так легки, как наши петиметры[32]:Увидев красоты, что преж сего цвели,Увидев их тогда поблеклы, бездыханны,Зефиры не моглиВ привязанности быть надолго постоянныИ, кинув царску дочь,Лететь пустились прочь.Красавицы двора, которы ей служили,Хотя, казалося, об ней тогда тужили,Но каждая из них имела красоты,Имела собственны дела и суеты,Стараяся, ища, ласкаясь, уповая:Авось-либо творец прекраснейшего рая,Авось-либо сей бог веселий и утех,Оставив Душеньку за дурость и за грехИ вспомнив древнюю их верность и услугу,Впоследок кинет взорНа собственный свой дворИ, может быть, из них возьмет себе супругу;И каждая, хваля начальницу свою,Желала быть сама начальницей в раю.

Амуры боле всех к царевне склонны были:По старой памяти всегда ее любилиИ, видя злую с ней напасть,Усердно ей помочь хотели,Но, чтя покорно вышню власть,В то время к ней отнюдь приближиться не смели.Иль, может быть, и так они, предвидя впредьЕе несчастья и печали,Судили — легче ей в сей доле умереть,И ей из жалости тогда не помогали.Они увидели, увы! в тот самый часЗефирам на ветру написанный приказ…Амуры с Душенькой расстались, возрыдалиИ только взорами ее препровождали.Зефиры царску дочь обратно унеслиИз горних мест к земли,Туда, откуда взяли,И тамОставили полмертву,Как будто лютым львамИ аспидам на жертву.Умри, красавица, умри! Твой сладкий векС минувшим днем уже протек!И если смерть тебя от бедствий не избавит,Сей свет, где ты досель равнялась с божеством,Отныне в скорбь тебе наполнен будет зломИ всюду горести за горестьми представит.Тебя к терпению оставил Купидон;Твой рай, твои утехи,Забавы, игры, смехиС их временем прошли, прошли, как будто сон.Вкусивши сладости, когда кто их лишилсяИ точно ведает их цену и урон,И боле — кто, любя, с любимым разлучилсяИ радости себе уже не чает впредь,Легко восчувствует, без дальнейшего слова,Что лучше Душеньке в сей доле умереть.Но гневная судьба была к ней столь сурова,Что, сколь бы грозных парк на помощь ни звалаИ как бы смерти не искала,Судьба назначила, чтоб Душенька жилаИ в жизни бы страдала.

По нескольких часах,Как вымытый в водахРумяный лик АврорыВыглядывал на горыИ Феб дружился с ней на синих небесах,Иль так сказать в простых словах:Как день явился после ночи,Очнулась Душенька, открыла ясны очи,Открыла… и едва опять не обмерла,Увидев где и как тогда она была.Наместо божеских, прекраснейших селений,Где смехов, игр, забав и всяких слуг соборСтарался примечать и мысль ее и взорИ ей услуживать, не ждавши повелений,Наместо всех в раю устроеных чудес,Увидела она под сводами небесВокруг пустыню, гору, лес,Пещеры аспидов, звериные берлоги,У коих некогда жрецы и сами боги,И сам отец ее, сама царица-матьОставили ее судьбы своей искать,Искать себе четы, не ведая дороги.Увидела она при утренней заре,В ужасной сей пустыне,На самой той горе,Куда, по повестям, везде известным ныне,Ни зверь не забегал,Ни птицы не леталиИ где, казалося, лишь страхи обитали, ―Увидела себя без райских покрывал,Лежащу в платьице простом и ненарядном,В какое Душеньку в несчастье бесприкладном,Оставив выкладки[33] и всякие махры,Родные нарядили,Когда на верх горыЕе препроводили.Хотя же Душенька, привыкнувши к бедам,Ко страху и несчастью,Могла бы ожидать себе отрады тамБогов хранителей везде присущной властьюИ, веря всяким чудесам,Могла б в их помощи легко себя уверитьИ несколько бы тем печаль свою умерить, ―Но Душенька дотоль в раюБыла супругою Амура,И участь Душенька своюУтратила потом, как дура,Утратила любовь превыше всех утех,Любовь нежнейшего любовника и друга,Иль паче божества под именем супруга.Проступок свой тогда вменяя в крайний грех,Жарчайшею к нему любовью пламенела;Стократ она, в поправку дела,Прощения просить хотелаУ мужа, у богов, у каждого и всех,Но способов к тому в пустыне не имела:В пустыне сей никто — ни человек, ни бог —Ни видеть слез ее, ни слышать слов не мог.Амур в сей час над ней невидимо взвивался,Тая свою печаль во мраке черных туч;И если проницал к нему надежды луч,Надеждой Душеньку утешить он боялся.

Он ею тайно любовался,Поступки он ее украдкой примечал,Ее другим богам в сохранность поручалИ, извиняя в ней поспешность всякой веры,Приписывал вину одним ее сестрам.Известно то, что он по проискам Венеры,Царевну должен был тогда предать судьбам,И что толико в лютой части,Спасая жизнь ее от злобствующей власти,Какою ей тогда Венерин гнев грозил,Противу склонности повсюду ухищрялся,Против желания повсюду притворялся,Как будто б он уже царевну не любил.Не смея же ей сам явить свои прислуги,Он эху той округиСтрожайший дал приказ,Чтоб эхо всяку речь царевнину внималоИ громко повторялоСлова ее сто раз.

«Амур, Амур!» — она вскричала…И может быть, что речь еще бы продолжала,Как некий бурный шум средь облак в оный часНа время прекратил ее плачевный глас.На вопль отчаянной супруги,Который поразил и горы и лесаПечальной сей округи,Который эхо там, во многи голоса,Несло наперехват под самы небеса,Амур, придавшися движенью некой страсти,Забыв жестоку боль бедраИ все, что было с ним вчера,Едва не позабыл уставы вышней власти,Едва не бросился с высоких облаковК ногам возлюбленной, без всяких дальних слов,С желаньем навсегда отнынеОставить пышности небесИ с нею жить в глухой пустыне,Хотя б то был дремучий лес.Но, вспомнив, нежный бог, в жару своих желаний,Несчастливый предел толь лестных упованийИ гибель Душеньки, строжайшим ей судомГрядущую потом,Умерил страсть свою, вздохнул, остановился,И к Душеньке с высот во славе он спустился:Предстал ее глазам,Предстал… и так, как бог, явился;Но, в угождение Венере и судьбам,Воззрел на Душеньку суровыми очами,И так, как бы ее оставил он навек,Гневливым голосом, с презором произрекСтрожайшую ей часть, предписанну богами:«Имей, — сказал он ей, — отныне госпожу,Отныне будешь ты Венериной рабою,Отныне не могу делить утех с тобою…Но злобных сестр твоих я боле накажу».

«Амур, Амур!» — опять царевна возгласила…Но он при сих словах,Не внемля, что она прощения просила,Сокрылся в облаках!Сокрылся и потом в небесный путь пустился,И боле не явился.Болтливы эхи дальних мест,Которы, может быть наукой от Венеры,Подслушивали речь из ближней там пещерыИ видели его свиданье и отъезд,Впоследок разнесли такую в мир огласку,За быль или за сказку,За правду иль прилог,Что, будто чувствуя жестокую ожогу,Амур прихрамывал на раненую ногу;И будто бы сей бог,Сбираясь к небесам в обратную дорогу,Лучом своим и сам царевну опалилИ множество древес сим жаром повалил.Но как то ни было, любови ль нежной силаИли особая господствующа властьСоделывала в ней мучительную страсть:Супружню всю она суровость позабыла,Лишь только помнила, кого она любилаИ дерзостью своей чего себя лишила.Чего ей ждать тогда осталось от небес?В отчаяньи, пролив потоки горьких слез,Наполнив воплями окружный дол и лес,«Прости, Амур, прости!» — царевна вопиялаИ в тот же час лихой,Бездонну рытвину увидев под горой,С вершины в пропасть рва пуститься предприяла,Пошла, заплакала, с платочком на глазах,Вздохнула! ахнула!.. и бросилась в размах.Амур оставил ли зефиров без наказа,Велел ли Душеньку стеречь на всех горах,Читатель может сам увидеть то в делах.В тот час и в тот момент усердный Скоромах —Зефир, слуга ее при ветренных путях, ―Увидев царску дочь в толь видимых бедах,Не ждал себе о том особого приказа,Оставил все дела в высоких небесах,Тряхнул крылом, порхнул три раза,И Душеньку тогда, летящую на низ,Прикрыв воскрылием своим воздушных ризОт всякой наглости толпы разносторонной,Как должно подхватил,Как должно отдалилОт пропасти бездоннойИ тихо положилНа мягких муравах долины благовонной.Он тихим дханием там воздух растворил,Бореям дерзким дуть над нею запретилИ долго прочь не отходил,Забыв свою любезну Флору;Скорбел, что скоро путь свершил,Что долго Душеньке не мог служить в подпору.

Увидев там она себя на муравах,Неведомыми ей судьбами,И куст ясминный в головахМеж разными вокруг цветами,Такую истину сперва за сон почла!И щупала себя, в сомнении и в диве,И долго верить не могла,Чтоб, кинувшись, былаЕще на свете вживе;Забывшися потом,Заснула крепким сном.Но видела ль во сне, что было с ней доселе,Худое ль, доброе ль на деле,Супруга на горе иль спящего в постеле,Иль грозную его разгневанную мать,Историки о том забыли написать,А только дали знать,Что бог Амур над неюВелел тогда летатьСнодетелю МорфеюИ сном продлить ее покой,Зефира отослав домой.Известно ныне всем, что сон и вся натураВ то время правились указами Амура.Амур, который зрел ее и скорбь и труд,Амур, содетель чуд,Легко соделать мог, чтоб Душенька уснулаИ сном бы отдохнула.И, может быть, она, возненавидев свет,Была к небытию влекома в сей пустыне,Как узник иногда, устав от мук и бед,Чрез сон старается приближиться к кончине.Но, как бы ни было, по нескольких часахВлюбленный Купидон, не спя на небесахИ охраняючи несчастную супругу,Решился прекратить Морфееву услугу.Проснулась Душенька, открыла томный взор…Но, вспомнив свой позор,Глаза от света отвращала,Цветы и травы вновь слезами орошалаИ камням и лесам унывно возвещала,Что боле жить она на свете не желала.

«Не буду доле жить!Приди, о смерть! ко мне, приди!» — она вопила.Но смерть, хотя ее царевна торопила,Отказывалась ей по должности служить;Курносо чучело с плешивой головою,От вида коего трепещет всяка плоть,Явилась к ней тогда с предлинною косою,Но только лишь траву косить или полоть,Где Душенька могла ступеньки поколоть.Увидев наконец, что смерть от ней бежала,Насильно Душенька скончать свой век искала:«Зарежуся!» — вскричала,Но не было у ней кинжала,Ниже́ какого острия,Удобного пресечь несчастну жизнь ея.Читатель ведает, без всякой дальней справки,Что Душенька пред сим,Летя с горы на низ, повытрясла булавки,Чудесным действием иль случаем простым.В сей крайности она, не размышляя боле,Искала камней в поле,И острый камень как-нибудьВонзить себе хотела в грудь.Казался край тогда ее несчастной доле;Нашлися остры камни там,Но Душенька велась не к смерти, к чудесам:Лишь только во́зьмет камень в руки,То камень претворится в хлебИ, вместо смертной муки,Являет ей припас снедаемых потреб.Когда же смерть отнюдь ее не хочет слушать,Хоть свет ей был постыл,Потребно было ей ко укрепленью сил,Ломотик хлебца скушать.Потом, смотря на лес, на пропасти без дна,На небо и на травку,И вновь смотря на лес, умыслила онаДругую смерть себе, а именно — удавку.В старинны временаТакая смерть была почтенна и честна.У турок и поднесь за смерть блаженну ставят,Когда кого за грех не режут, а удавят.Нередко визири и главные в полках,И сами там султаныЗа собственны свои или других обманыКончают свой живот в ошейных осилках.Хотя ж в других местахНе ставят в честь удавкуИ смертью таковой казнят одних плутов,Но ищущий конца на всяку смерть готов;И Душенькина смерть не шла в позор и в явку.Желала бы онаСкончаться лучше ядом;Но вся сия страна,Где смерть была запрещена,Казалась райским садом,Казалася сотворенаДля пользы иль веселья,И тщетно было б там искать лихого зелья.Равно же изгнан был оттоле всякий гад,В каком бывает яд;Итак, нельзя дивиться,Что Душенька тогда хотела удавиться.А где, и чем, и как?По многим повестям остался верный знак:Вблизи оттоле рос дубняк,И были тамо дубыВысоки, толсты, грубы.На Душеньке тогда широкий был платок,Который с белых плеч спускался возле бок.Несчастна Душенька, не в многие минуты,Неся на смерть красу,Явилася в лесу;Не в многие минуты,Кончая скорби лютыИ плачась на судьбу,Явилась на дубу;Избрав крепчайший сук, последний шаг ступилаИ к суку свой платок как должно прицепила,И в петлю Душенька головушку вложила;О, чудо из чудес!Потрясся дол и лес!Дубовый грубый сук, на чем она повисла,С почтением к ее прекрасной головеПогнулся так, как прут, изросший в вешни числа,И здраву Душеньку поставил на траве;И все тогда суки, на низ влекомы ею,Иль сами волею своеюШумели радостно над неюИ, съединяючи концы,Свивали разны ей венцы.Один лишь наглый сук за платье зацепился,И Душенькин покров вверху остановился.Тогда увидел дол и лесДругое чудо из чудес!И горы вскликнули громчае сколь возможно,Что Душенька была прекрасней всех неложно;И сам Амур тогда, смотря из облаковПрилежным взором, то оправдывал без слов;

Неудача в намерении Душеньки повеситься.