Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии Страница 25

Корюшка воспринимается как чисто петербургский феномен, а городской фольклор навсегда связал появление на столах петербуржцев этого сезонного лакомства с началом долгожданной весны: «На Фонтанке треснул лед — в гости корюшка плывет».

Немногочисленные специализированные парфюмерные магазины с загадочным и красивым, но маловразумительным названием «ТЭЖЕ» в послевоенном Ленинграде были хорошо известны. Самый посещаемый из них находился в доме № 76 на углу Невского и Литейного проспектов. Едва ли в Ленинграде той поры нашлась хоть одна женщина, которая не знала бы этого адреса. Здесь можно было увидеть помады, пудры, пасты, кремы или туши для ресниц в таком немыслимом для советской торговли ассортименте, что молва об этих магазинах передавалась из уст в уста. Мало кто знал, что это был один из многочисленных филиалов разветвленной сети торговых точек, принадлежавших всесоюзной организации «Трест Жиркость». А название «ТЭЖЕ» — всего лишь аббревиатура этого диковинного имени. Пожилые ленинградцы должны помнить, что известный парфюмерно-косметический комбинат «Северное сияние», что находится на улице Марата, 69, в 1930-х годах носил такое же название — «ТЭЖЕ».

Очень скоро таинственная аббревиатура исчезла из разговорного обихода, а на уличных вывесках сменилась безликим названием «Парфюмерия». Но память о всесоюзном тресте по использованию жира и костей домашних животных сохранилась в городском фольклоре. Питерские щеголи до сих пор при каждом удобном случае готовы произнести заветную поговорку, действующую безотказно на обворожительно милых дам: «На губах — „ТЭЖЕ“, на щеках — „ТЭЖЕ“, целовать где же?».

В 1912–1913 годах по проекту архитектора М. М. Перетятковича на Кронверкском проспекте Петроградской стороны было построено здание Дома городских учреждений, в котором с 1930 года находится Институт точной механики и оптики. Впрочем, свой институт вот уже многие годы студенты и преподаватели традиционно называют «Биржей труда». Известно, что в 1920-х годах в здании бывшего Дома городских учреждений работала крупнейшая в Ленинграде биржа труда. Ленинградский писатель Вадим Шефнер в повести «Имя для птицы» приводит короткое приветствие, которым вынуждены были обмениваться многие ленинградцы в те годы: «Ты куда?» — «На биржу труда». Поиски работы занимали значительную часть свободного времени. Об обстановке, царившей тогда в Ленинграде, можно судить по воспоминаниям одного пожилого ленинградца, который поделился с автором этого очерка замысловатой загадкой, популярной во времена нэпа: «Спереди газ, сзади пар. Ходит, ходит, ничего не выходит. Что это такое?» — «Это мой брат Гаспар ходит на биржу труда».

К этому же времени относится рождение горькой шутки питерских безработных. На вопрос: «Где работаешь?» — они отвечали: «На Марсовом поле потолки крашу». И это была не столько раздраженная реакция на надоедливые и не очень удобные вопросы, сколько попытка имитации хоть какой-то деятельности. Поиски работы были делом не легким. В известном смысле это тоже была работа. Надо заметить, что парадоксальность шутке сообщалась не только безжалостной самоиронией: какие уж потолки на Марсовом поле?! — но и тем фактом, что в городе потолки никогда не красили — их белили.

Традиция розыгрышей в Петербурге давняя. Она восходит еще к петровским первоапрельским шуткам, которые царь позволял себе не только в кругу приближенных, но и среди простого люда. Но особенно славились безобидными розыгрышами пасхальные и масленичные народные гулянья, когда Петербург сбрасывал с себя светскую чопорность и чиновное чванство. Наиболее изобретательными на всякие розыгрыши были владельцы легких дощатых или холщевых павильонов с характерными рекламными вывесками: «Исаакиевский собор в натуральную величину», «Панорама Петербурга» и т. д. Во всех случаях перед собравшимися внутри павильона распахивалось окно, и любопытные зрители разочарованно лицезрели в убогой оконной раме знакомую картину, которую не раз видели совершенно бесплатно. Однако признаться в том, что так легко дали себя обмануть, обыватели не могли, и нетерпеливая очередь в балаган не убывала.

Непревзойденной была шутка одного находчивого хозяина, повесившего на своем балагане лаконичную и соблазнительную вывеску: «Вход бесплатный». Вошедшим вежливо предлагалось осмотреть внутренность павильона — абсолютно пустого и с голыми стенами. Боясь обмануться в своих ожиданиях, сгорая от любопытства, посетители медленно обходили помещение, пока не наталкивались на табличку над внутренней стороной входной двери: «Выход 10 копеек». Эффект был ошеломляющий. Обижаться было бессмысленно.

География розыгрышей выходила далеко за пределы Марсова поля и Адмиралтейского луга. «Золотая молодежь» XIX века позволяла себе шалости почище, чем безобидные хитрости балаганщиков. Рассказывают, что один из соавторов бессмертных сентенций Козьмы Пруткова, «неистощимый забавник с необычным даром имитатора» Александр Жемчужников однажды ночью, переодевшись в мундир флигель-адъютанта, объехал всех архитекторов Петербурга с приказанием утром явиться в императорский дворец в связи с тем, что провалился Исаакиевский собор.

Богат петербургский городской фольклор и шуточными адресами, сохранившимися чуть ли не с самого начала XVIII века. В то далекое время названия улиц возникали стихийно — или по каким-либо характерным признакам, или по именам наиболее известных и значительных владельцев домов. Адреса же вообще носили описательный характер. Еще в начале XIX века Пушкин жил «у Цепного моста, против Пантелеймана в доме Оливье», а Дельвиг — «на Владимирской улице, близ Коммерческого училища, в доме Кувшинникова». Чем длиннее адрес, тем проще найти адресата. Александр Дюма в романе «Учитель фехтования» указывает петербургский адрес своей героини: «Мадмуазель Луизе Дюпон, у мадам Ксавье. Магазин мод. Невский проспект, близ Армянской церкви, против базара». Длинные и не очень вразумительные описательные адреса просуществовали вплоть до 1860-х годов, когда был радикально изменен сам принцип нумерации петербургских домов. Не случайно этот феномен сплошь и рядом пародировался в фольклоре. Появились такие шуточные адреса, как «В сам-Петербурге, в Семеновском полку, дом плесивый, фундамент соломенный, хозяин каменный, номер 9»; «В Семеновском полку, на уголку, в пятой роте, на Козьем болоте» и т. д.

Давняя традиция шутить над простаками, гостями города и наивными барышнями оказалась живучей: «Гостиница „Эрмитаж“, второй этаж, форточка номер первый». А уж как приятно блеснуть перед дамой, небрежно кивнув извозчику: «Угол Малой Охты и Васильевского острова», или «На углу Большой Морской и Тучкова моста». Даже в советские времена, по воспоминаниям ныне живущих петербуржцев, озорные девицы любили назначать свидания своим простодушным мальчикам «На углу Невского и Средней Рогатки». Главное, чтобы топонимы относились к разным частям города, но сам адрес звучал убедительно.

В середине XIX века известный петербургский скульптор Петр Карлович Клодт работал над одним из проектов художественного оформления пристани на Неве, напротив величественного здания Академии художеств. Тогда набережную собирались украсить скульптурными группами коней, ведомых юношами, — наподобие тех, что оформляют въезд на Елисейские поля в Париже. Но планы изменились. На пристани были установлены древние изваяния сфинксов, доставленных из далекого Египта. И Клодт предложил установить своих коней на западных устоях перестроенного в это время Аничкова моста через Фонтанку в створе Невского проспекта.

Петербургская публика была в восхищении. Пресса наперебой публиковала восторженные отклики. Остался доволен и Николай I. Согласно преданию, во время церемонии по случаю торжественного открытия моста император, как известно, не отличавшийся изысканностью выражений, с солдатской непосредственностью хлопнул скульптора по плечу и громогласно заявил: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!»

Скульптурная группа «Укрощение коня» на Аничковом мосту. Современное фото

Городской фольклор с готовностью подыгрывал казарменному юмору смахивающего на фельдфебеля императора. Рассказывают, что однажды на крупе клодтовского коня появились четыре зарифмованные строчки:

Барон фон Клодт приставлен ко крестуЗа то, что на Аничковом мостуНа удивленье всей ЕвропыПоставлены четыре ж… —

а Николай, узнав об этой выходке петербургских рифмоплетов из полицейского рапорта, подхватил предложенную игру и размашистым росчерком пера вывел прямо на рапорте экспромт собственного сочинения: