Руссо и Революция. История цивилизации во Франции, Англии и Германии от 1756 г. до 1756 г. и в остальной Европе от 1715 г. до 1789 г. - Уильям Джеймс Дюрант Страница 10

Или вспомните о разрушающем воздействии философии. Одни из этих "любителей мудрости" говорят нам, что материи не существует; другие уверяют, что ничего, кроме материи, не существует, и нет другого Бога, кроме самой Вселенной; третьи объявляют, что добродетель и порок - всего лишь имена, и ничто не имеет значения, кроме силы и мастерства. Эти философы "подтачивают основы нашей веры и разрушают добродетель". Они презрительно улыбаются таким старым словам, как патриотизм и религия, и посвящают свои таланты... разрушению и дискредитации всего того, что люди считают самым священным".73 В древности подобная чепуха недолго пережила своего автора, но теперь, благодаря печати, "пагубные измышления Гоббса и Спинозы будут жить вечно". Следовательно, изобретение книгопечатания стало одним из величайших бедствий в истории человечества, и "легко понять, что в будущем государи будут прилагать не меньше усилий, чтобы изгнать это ужасное искусство из своих владений, чем когда-либо, чтобы поощрить его".74

Обратите внимание на энергичность и совершенство тех народов, которые никогда не знали философии и науки, литературы и искусства: персы времен Кира, германцы, описанные Тацитом, или, "в наше время, тот деревенский народ [Швейцария], чье прославленное мужество не смогли покорить даже невзгоды, а верность не смог испортить никакой пример". К ним гордый женеванец добавляет "те счастливые народы, которые не знали даже названия многих пороков, которые нам трудно подавить, - дикарей Америки, чей простой и естественный способ правления Монтень без колебаний предпочел не только законам Платона, но и самым совершенным представлениям о правлении, какие только может предложить философия".75

Каков же должен быть наш вывод? Это то, что

Роскошь, распутство и рабство во все века были бичом усилий нашей гордыни выйти из того счастливого состояния невежества, в которое нас поместила мудрость Провидения. ...Пусть люди хоть раз узнают, что природа хотела бы уберечь их от науки, как мать выхватывает опасное оружие из рук своего ребенка".76

Ответ на вопрос Академии наук заключается в том, что обучение без добродетели - это ловушка; что единственный реальный прогресс - это нравственный прогресс; что развитие образования развратило, а не очистило нравы человечества; и что цивилизация - это не восхождение человека к более благородному состоянию, а падение человека из сельской простоты, которая была раем невинности и блаженства.

Ближе к концу "Рассуждений" Руссо проверил себя и с некоторым трепетом посмотрел на руины науки, искусства, литературы и философии, которые он оставил после себя. Он вспомнил, что его друг Дидро готовил энциклопедию, посвященную прогрессу науки. Внезапно он обнаружил, что некоторые философы - например, Бэкон и Декарт - были "возвышенными учителями", и предложил, чтобы живые образцы этой породы принимались правителями государств в качестве советников. Разве Цицерон не был сделан консулом Рима, а величайший из современных философов - канцлером Англии?77 Возможно, Дидро вписал эти строки, но последнее слово осталось за Жан-Жаком:

Что же касается нас, простых людей, которых Небо не соизволило одарить столь великими талантами, то... пусть мы останемся в своей безвестности. ...Оставим другим задачу наставления человечества в их долге, а сами ограничимся исполнением своего собственного. ...Добродетель! Возвышенная наука для простых умов, ...разве твои принципы не начертаны на каждом сердце? Нужно ли нам делать больше, чтобы изучать твои законы, чем ... прислушиваться к голосу совести? ...Вот истинная философия, с которой мы должны научиться быть довольными".78

Париж не знал, воспринимать ли эти "Рассуждения" всерьез или трактовать их как озорное эссе в гиперболах и парадоксах. Некоторые утверждали (Руссо говорит нам79), что он не верил ни единому слову. Дидро, веривший в науку, но страдавший от ограничений условностей и морали, очевидно, одобрил преувеличения Руссо как необходимое наказание парижского общества; а члены двора аплодировали эссе как давно заслуженный упрек наглым и подрывным философам.80 Должно быть, многие чувствительные души, подобно этому красноречивому автору, чувствовали себя не в своей тарелке в шуме и блеске Парижа. Руссо выразил проблему, которая возникает в каждом развитом обществе. Стоят ли плоды технологий спешки, напряжения, достопримечательностей, шума и запахов индустриальной жизни? Не подрывает ли просвещение нравственность? Разумно ли следовать за наукой к взаимному уничтожению, а за философией - к разочарованию в каждой укрепляющей надежде?

Дюжина критиков встала на защиту цивилизации: Борд из Лионской академии, Лакат из Руанской академии, Формей из Берлинской академии и не менее гениальный Станислас Лещинский, некогда король Польши, а ныне герцог Лотарингии. Ученые отмечали, что эта диатриба лишь расширила сомнения, высказанные Монтенем в его эссе "О каннибалах". Другие слышали голос Паскаля, отступающего от науки к религии, и, конечно, тысячи "докторов и святых" уже давно осудили цивилизацию как болезнь или грех. Теологи могли утверждать, что "невинность" и счастье "естественного состояния", из которого, по теории Руссо, вышел человек, были лишь пересказом истории Эдема; "цивилизация" заняла место "первородного греха" как причины падения человека; в обоих случаях стремление к знаниям положило конец блаженству. Такие утонченные люди, как Вольтер, удивлялись, что человек тридцати семи лет от роду должен был написать такую юношескую иеремиаду против достижений науки, благородства хороших манер и вдохновения искусства. Такие художники, как Буше, вполне могли корчиться под плетью Руссо, но такие художники, как Шарден и Ла Тур, могли обвинить его в огульном обобщении. Солдаты улыбались, глядя на то, как нежный музыкант превозносит воинские качества и вечную готовность к войне.

Друг Руссо Гримм протестовал против любого возвращения к "природе". "Какая дьявольская чепуха!" - воскликнул он и задал колючий вопрос: "Что такое "природа"?"81 Бейль заметил: "Едва ли найдется слово, которое употребляется более неопределенно, чем... природа. . . . Нельзя с уверенностью заключить, что раз "это происходит от природы, значит, это хорошо и правильно". Мы видим в человеческом роде много очень плохих вещей, хотя нельзя сомневаться, что они - дело рук природы".82 Концепция первобытной природы Руссо была, конечно, романтической идеализацией; природа (жизнь без социального регулирования и защиты) "красна зубами и когтями", и ее высший закон: "Убей или будь убит". Природа", которую любил Жан-Жак, как в Веве или Кларенсе, была природой цивилизованной, прирученной и облагороженной человеком. По правде говоря, он не хотел возвращаться к первобытным условиям, со всей их грязью, незащищенностью и физическим