Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Matthew Ford Страница 11

архив является одним из основных новых полей сражений радикальной войны; и в этом отношении, учитывая постоянную загрузку и обмен информацией о событиях от множества их участников, жертв и сторонних наблюдателей, сирийская гражданская война 2011 года является образцовой. Например, простой поиск на YouTube по запросу "Сирийская война" приводит к появлению постоянно меняющегося числа видеороликов, где первые пять просмотров варьируются от загруженных в последние пять часов до появившихся два года назад; число просмотров некоторых из них исчисляется миллионами.

Все это может звучать как сказочно демократическое видение войны, где прозрачность и знание подразумевают, что государства и участники могут быть идентифицированы по цифровым потокам информации и, как следствие, привлечены к ответственности. Однако на практике радикальная война не обеспечивает прозрачности, а приводит к прямо противоположному эффекту. Поток данных ведет к двусмысленности, непрозрачности и сокрытию, к множественным, фрагментарным и противоречивым нарративам о войне. Не в силах сдержать монстров, порожденных социальными сетями, этот процесс не только обеспечивает прикрытие традиционных форм войны и геноцида, но и позволяет использовать совершенно новые формы ведения войны. При этом он поощряет отдельных людей и диссидентские группы на Западе к вмешательству и участию в войнах за рубежом. В этом отношении "Радикальная война" является частью более широкой идеологии цифровой открытости (Hoskins 2018), однако она препятствует формированию консенсусной реальности войны и вместо этого может быть использована для поощрения сомнений и бездействия.

Эти средства массовой информации, демонстрирующие страдания и возмущение, не привели к тому, что озабоченность правами человека и защитой гражданского населения переросла в военные действия. Переход Запада от интервенционистов к скептикам - это не результат какой-то усталости от гиперсострадания (термин, оставшийся от эпохи радиовещания), вызванной ежедневным наблюдением за тем, как дети умирают в Сирии на протяжении многих и многих лет. Скорее, именно дезинформация является удобным оправданием бездействия в Йемене или в Сирии. Как остро замечает Померанцев (2019), в какой степени мы можем утверждать, что "мы ничего не сделали, потому что были сбиты с толку ботфортами"? Именно этот урок пришлось усвоить международному сообществу: поспешно провозглашенная демократическая волна так называемой "арабской весны" в начале 2010-х годов не способствовала развитию просвещенной политики в обнимку с глобализирующимися технологами Силиконовой долины. Напротив, "арабская весна" теперь представляется кульминацией распространения западных ценностей.

Когда в течение одного месяца 2019 года сирийское правительство и российские войска разбомбили двадцать пять больниц в сирийском Идлибе, несомненно, необходимо задуматься о взаимосвязи между мгновенной доступностью миллиардов изображений человеческих страданий и смерти в непрерывных и соединительных цифровых бликах социальных сетей и их влиянием на глобальных акторов, ответственных за сохранение жизни гражданского населения. Легко прийти к выводу, что подобных отношений на самом деле не существует и они порождены нереальными или мифическими ожиданиями некой функциональной журналистики. Ключевым следствием "Радикальной войны" становится полный паралич гуманитарной деятельности.

В этих условиях неудивительно, что на фоне бури данных XXI века (не)видимость смертей среди гражданского населения (особенно в государствах, подвергшихся многочисленным международным военным действиям, таких как Ирак, Сирия, Ливия и Йемен) занимает центральное место в борьбе за легитимность в радикальной войне. Изучение массы открытых источников и других доступных данных о жертвах среди гражданского населения, миграции, связанной с войной, статусе беженцев и поиске убежища не является приоритетом ни для тех, кто несет ответственность за гибель и ранения гражданских лиц, ни для многих редакторов западных новостных СМИ, которым поручено следить за освещением этих военных зон. Ибо последнее, с чем хочет столкнуться аудитория MSM, - это реальность действий их правительств, порождающих смерть в отдаленных и в то же время внутренних частях мира. Кроме того, "в отсутствие соответствующего редакционного мандата специалисты американских СМИ описывают репортажи о гражданском ущербе как разрозненные, фрагментированные и в значительной степени самостоятельно направляемые отдельными журналистами". Это, в свою очередь, отражает двойственное отношение американских военных к отслеживанию гражданского ущерба, которое, как отмечает один военный журналист крупной американской газеты, указывает на то, что "на первом этапе они прилагают реальные усилия для предотвращения ущерба гражданскому населению. А вот в чем они не заинтересованы, так это в оценке домашнего задания на заднем плане". Таким образом, напускная забота о том, как представлен ущерб гражданскому населению, говорит нам кое-что об эволюции военно-промышленного медиа-комплекса в XXI веке (Der Derian 2009).

Можно критически оценивать то, как разворачиваются военные операции. Однако, как отмечает Airwars - некоммерческая неправительственная организация, которая отслеживает, оценивает и архивирует международные военные действия с точки зрения ущерба гражданскому населению, - готовность MSM критически относиться к "бэкграунду" военных операций заметна по его отсутствию. Это контрастирует с появлением сообщества новых разведывательных организаций с открытым исходным кодом, таких как Bellingcat, Syrian Archive, Action on Armed Violence, Forensic Architecture и, собственно, сам Airwars. В этих новых организациях можно увидеть установление новой нормы в отношении журналистских расследований о войне. Работающие в режиме онлайн и приспособленные для обработки взаимосвязей между событиями и насыщенной данными среды, эти организации являются частью и отражением того, что мы называем новой экологией войны.

Для таких организаций, как Airwars, задача состоит в том, чтобы сохранить целостность своих выводов в условиях, когда информатизация разрушила традиционно заметное разделение между действующими лицами (журналистами, гражданами, солдатами, государствами, военными), представлениями и актами войны. Участвуя в процессе выявления последствий воздушной кампании в Сирии, Airwars стремится регистрировать и расследовать каждый случай причинения вреда гражданскому населению в результате сброса боеприпасов с самолетов. Опираясь на методологию, которая имеет параллели с анализом оборонной разведки, Airwars разработали собственный процесс оценки ущерба от боевых действий с открытым исходным кодом. Результат оказался особенно губительным для вооруженных сил, которые теперь вынуждены управлять своим собственным повествованием в сравнении с тем, что выкладывает Airwars.

Использование онлайн-данных для разработки своих оценок неизбежно открывает Airwars для преднамеренных дезинформационных атак. Такие атаки включают намеренную фальсификацию цифровых данных, чтобы запутать или подорвать целостность их подхода к разведданным из открытых источников. Это, в свою очередь, является частью более широкой контрпропаганды, направленной на подавление общественного интереса к сирийской гражданской войне путем внушения, что отчеты о конфликте содержат ложь. Единственным ответом на это является строгое применение компанией Airwars своей методологии определения ущерба от боевых действий и прозрачность в отношении своих источников.

Расследования Airwars выявили последствия воздушной кампании с точки зрения ущерба гражданскому населению. В итоге это вынудило вооруженные силы предоставить публичный отчет об использовании сбрасываемых с воздуха боеприпасов, чтобы объяснить, почему жертвами стали мирные жители. В результате коалиции во главе с США пришлось признать, что в результате авиаударов в Ираке и Сирии непреднамеренно погибло 1