Orwell - D.J.Taylor Страница 12

соседнем доме, которые научили его материться, - уравновешивается осознанием элементарных трещин, проходивших через общество, частью которого он был. Одним из самых шокирующих инцидентов его детства, как он позже вспоминал, был деревенский матч по крикету, на котором местный сквайр отменил решение судьи и приказал выбывшему из игры бэтсмену вернуться к калитке. Был ли молодой Эрик Блэр так возмущен, как утверждал зрелый Оруэлл? Мы никогда не узнаем, но этот инцидент явно был важен для Оруэлла, засел в его сознании и оставил след, по которому его взрослому "я" придется разбираться.

Неизбежно, что многие из этих взглядов назад связаны с литературой: детская классика, такая как "Путешествия Гулливера" и Р. М. Баллантайна "Коралловый остров" (тридцать лет спустя он все еще мог вспомнить предметы, которые Ральф, Джек и Питеркин взяли с собой с потерпевшего крушение корабля - сломанный телескоп, окованное железом весло и маленький топор); Более новые авторы, такие как Беатрикс Поттер, большая часть произведений которой была опубликована в период 1901-10 годов; а также современный джингоизм, подаваемый в "Морских приключениях Бартимеуса" или "Зеленой кривой" Оле-Лук-Ойе, пророчествах профессионального солдата, который предупреждал о воздушных налетах и немецком вторжении. Неудивительно, что многое из того, что Оруэлл читал в детстве, было тонко замаскированной пропагандой, связанной с представлениями об империи, колониальном величии и страхом перед бедой в Европе. Если, как однажды предположил один из друзей, взрослый Оруэлл был революционером, погруженным в иллюзии 1910 года, то многие из их истоков лежали в книгах, которые ему давила его старшая сестра Марджори - влиятельная фигура в воспитании его раннего вкуса - здесь, в довоенном Хенли.

Нетрудно заметить влияние материальных обстоятельств детства Оруэлла на то, как он стал смотреть на мир. Почти все в его воспитании - работа отца, давняя традиция императорской службы в его семье - сформировало у него представления о долге, ответственности и английскости, от которых невозможно избавиться. Воспитание, например, объясняет его дружбу с несколькими людьми, которые на бумаге выглядят самыми маловероятными компаньонами для левого антиимпериалиста, которым должен был стать Оруэлл. В дневниковой записи, сделанной в 1980-х годах, Энтони Пауэлл вспоминает визит первого биографа Оруэлла, Бернарда Крика, который за обедом признался, что не может понять, как Оруэлл и Пауэлл вообще стали друзьями. Но Пауэлл был сыном подполковника, происходившим из длинного графского рода: в их общем наследии было гораздо больше того, что сближало этих двух людей, чем того, что их разъединяло. То же самое было и с Ивлином Во, чьи произведения Оруэлл, похоже, любил за то, что они прославляли ценности старого мира, построенного на бескорыстии и служении обществу. Так, в эссе о Во, оставшемся незавершенным после его смерти, он выделяет "неуместную вспышку" в "Мерзких телах" (1930). Здесь, отвернувшись от выходок яркой молодежи, романист проявляет симпатию к гостям, собравшимся на ежегодной вечеринке леди Анкоридж: "люди приличной и умеренной жизни, некультурные, незатронутые, незлобивые, непритязательные, неамбициозные, с независимыми суждениями". Вы чувствуете, что это люди Оруэлла, "люди, у которых все еще есть или когда-то было чувство долга и определенный кодекс поведения, в отличие от толпы газетных коллег, финансистов, политиков и плейбоев, с которыми имеет дело книга".

Несомненно, воспоминания о мире, в котором он вырос, позволили Оруэллу простить многое из того, что левая ортодоксия поспешила бы осудить. Его преданность касте, которая его создала, никогда нельзя игнорировать. Поскольку я сам был воспитан в этой традиции, я могу распознать ее под странной маскировкой, а также сочувствовать ей, потому что даже в самой глупой и сентиментальной форме она более мила, чем мелкая самодовольность левой интеллигенции", - заявил он в рецензии на книгу Малкольма Маггериджа "Тридцатые". С возрастом эдвардианская эпоха казалась ему золотым веком, в воспоминаниях о котором Блэйры все больше и больше увязали. Когда в 1940 году он отмечает, что в рассказе Розамонда Леманна "Рыжеволосая мисс Дейнтрейс" "прекрасно передана мирная, трущобная атмосфера конца эдвардианской эпохи" и одобряет описание "семьи обеспеченных людей среднего класса с их тупостью и филистерством, В то время как под благородством литературного критика внезапно возникает ощущение чего-то личного, что скрывается под его манерами, ощущение, что персонажи Леманна привлекают его в основном потому, что они напоминают ему его ушедшее "я".

В любое время притягательность Золотого века могла быть донесена до него литературой. Его публицистика военного времени полна одобрительных отзывов о Г. Г. Уэллсе, которого в июне 1940 года хвалили за "способность передать атмосферу золотых лет между 1890 и 1914 годами", а в мае 1941 года похвалили за то, что он "как почти любой другой писатель смог заставить сонные годы в конце прошлого века и начале нынешнего казаться хорошим временем для жизни". Даже территориальные амбиции викторианцев могли показаться более благородными, чем их пошлый современный эквивалент. Оруэлла может шокировать то, что он защищает империализм 1880-х и 1890-х годов, но если "сентиментальный и опасный", то, по его мнению, "не совсем презренный", дело в перегруженных работой колониальных чиновниках и пограничных стычках, а не в лорде Бивербруке и австралийском масле. Возможно, это романтическое отношение, но таким, во всяком случае, к концу жизни, было все отношение Оруэлла к пейзажам, по которым он бродил в детстве.

Отрывки из книги Coming Up for Air, описывающие уход этого старого мира и неопределенность, которая остается в ожидании, имеют восторженное и почти галлюцинаторное качество. Время ускользало", - размышляет Джордж Боулинг. 1910, 1911, 1912... Я говорю вам, что это было хорошее время для жизни... Белая пыльная дорога, тянущаяся между каштанами, запах ночлега, зеленые лужи под ивами, плеск Бурфордской плотины - вот что я думаю, когда закрываю глаза и вспоминаю "до войны..."". Несомненно, так думал и Оруэлл. Но есть и другие уголки его творчества, в которых прошлое оживает более незаметно. Возможно, "Ферма животных" - это сатира на русскую революцию, точно имитирующая приливы и отливы советской политики между 1917 и 1943 годами, но ее историческая основа берет начало за несколько десятилетий до этого. Уиллингдон, ближайший город к ферме Мэнор, явно основан на Хенли. Сама ферма более или менее немеханизирована, а над камином в гостиной фермера Джонса и его жены висит литография королевы Виктории. Даже журналы, которые берут недавно антропоморфизированные свиньи - "Джон Булл" и "Титбитс" - достигли своей наибольшей популярности во время Первой мировой войны. В этом свете "Скотный двор" - не что иное, как паяц ранней жизни Оруэлла. Его детство постоянно присутствовало в его жизни - порой его было больно переживать, но оно