Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович Страница 13

– Этого не будет! – поспешно уверил ее Аргот, выпячивая вперед грудь, облеченную в панцирь, и поглаживая влажной рукой эфес меча. – Далеко Атамбу и другим сынам наших знатных людей до божественного наследника!.. А что Атамб не похож на отца – не диво. Безумная Афродисия в начале своей болезни проявляла дикую страсть к мужчинам. Вот тут-то и родился этот толстяк и обжора.

Атамб был старшим сыном ненавистного Арготу Саклея, и он не упустил случая пустить в него стрелу. Камасария искоса взглянула на собеседника, ее широкие, породистые ноздри дрогнули от скрытого смеха, но она сдержалась и жеманно опустила глаза.

– Кто может утверждать это? Афродисию я знала как очень почтенную мать и жену.

– Верно, она такой и была, пока первые приступы болезни не вселили в нее эту неразборчивую страсть. Врач справедливо говорит, что в нее вселился бес похоти, иначе нельзя объяснить ее неистовое любвеобилие. Атамб – дитя греха. Вот Алцим – другое дело. Хотя он родился и позже, и сейчас всего лишь отрок, но он уже напоминает собою Саклея. Так же невзрачен лицом и слаб телом. И никто не усомнится в его происхождении.

Царица неопределенно хмыкнула. Она втайне была большой любительницей сплетен и альковных секретов. Аргот прекрасно знал это. Саклей, сын Сопея, стоял поодаль, гордо откинув за плечи покрытый блестками плащ и держась маленькой ручкой за халцедоновую рукоять длинного сарматского меча. Несмотря на малый рост, он славился своими умом и хитростью. Умел внушать к себе уважение и страх. Ему, такому маленькому и сухонькому, люди подчинялись безоговорочно, зная его мстительность и жестокость. Жадностью к приобретению движимой и недвижимой собственности он превосходил болезненного Аргота, а честолюбие его и жажда власти не имели предела.

Такие всесильные богачи, как Аргот или Саклей, владельцы земель, мастерских и сотен рабов, почти равнялись царю в могуществе и противостояли городской пантикапейской общине с ее демократическими устремлениями. Царь опирался на этих людей в борьбе с горожанами, которые упорно не желали расставаться со своим самоуправлением, пытались сохранить древние права города. Богатые и сильные мужи решительно влияли на дела и жизнь царства, входили в тайный совет «царских друзей» и действовали, не забывая своей выгоды. Они выступали совместно против народа, но в то же время враждовали между собою, боролись за влияние на царя, за свою долю в хлебной торговле, за власть и высокие почести.

Саклей прекрасно знал, что Аргот непременно скажет царице что-нибудь обидное и унизительное о нем. Аргот пользовался доверием Камасарии, и противостоять ему было трудно. Поэтому Саклей старался всячески укрепить влияние на царя и привлечь к себе юного наследника. И уже обдумывал, чем ответить ненавистному сопернику на предполагаемую насмешку.

Следуя ходу своих мыслей, он выпрямился и направился к группе конников, готовых к заезду. В числе молодых наездников был и его старший сын.

Атамб, толстый и неуклюжий, уже сейчас выглядел куда солиднее своего отца. Он продолжал расти и раздаваться вширь, хотя и не производил впечатления атлета в эллинском вкусе. Он был мешковат, ходил враскачку, имел странно обвисшие плечи и широкое седалище. Его красное, словно распаренное в бане, лицо всегда было искривлено сонной усмешкой.

Несмотря на юность, он уже проявлял задатки любителя жирной пищи и пьяного питья. Саклей с внутренней досадой видел в нем черты варварского сластолюбия и лености. Отца раздражала неопрятность сына, его низменная пренебрежительность к хорошему тону и внешнему благообразию. Сейчас, перед скачкой, он ел сладкий хлеб и давал крошки коню прямо с толстой и красной ладони. Увидев отца, Атамб перестал жевать и вытер руку о дорогой, но уже закапанный жирными пятнами плащ. Саклей заметил, что пальцы его, сильные и грубые, как у кухонного раба, чернели непромытыми складками и необрезанными ногтями.

«Как мы, боспорские эллины, опростились и стали подобны диким скифам, – подумал Саклей с невольным вздохом, – если дети наши вырастают в варварской грубости, несмотря на наши богатство и знатность!»

Саклей высоко ставил свое происхождение и считал род Гераклидов восходящим к самому Гераклу и Афродите Апатуре, обманувшей сказочных гигантов. Это роднило его со Спартокидами и другими знатными родами. И он хотел, чтобы его потомство сохранило образованность и внешнее благородство староэллинских аристократических фамилий, когда-то прибывших в Скифию из далекого Милета.

Но Атамб оставался глух и слеп к требованиям хорошего тона. В играх на ристалищах выказывал чисто варварские ухватки. Признавал лишь борьбу с кряхтением и надсадным уханьем, встречи кулачных бойцов, разбивавших в кровь лица ременными обмотками на кулаках. И если принимал участие в таких состязаниях, то вел себя с запальчивостью и неуклюжей ловкостью травленого медведя, чем вызывал смех зрителей.

Атамб был старше царевича и готовился к окончанию эфебии. Однако участвовал в скачках, как того требовало его положение одного из друзей наследника.

Отец отозвал сына и сторону и наказал ему:

– Если твоя лошадь окажется резвее и пойдет вперед, незаметно сдержи ее. Царевич должен прийти первым.

– Но, отец, – пробовал возражать сын, – ведь это же состязание перед народом. Честное, с равными возможностями.

– Довольно, не дури и не старайся быть умнее отца. Делай так, как я сказал, если не хочешь вспомнить крепость гибкой лозы. И запомни: победа на ристалище над царским сыном – это поражение твое в жизни. Она не принесет тебе счастья. Садись, видишь, молодой Перисад уже на коне.

Мимо прогарцевала блестящая кавалькада всадников на тонконогих заморских жеребцах. Камасария милостиво и ободряюще улыбнулась наследнику и важно перевела строгий, но снисходительный взор на толпы крестьянской молодежи, что приближалась с пением и танцами. Только что закончились состязания танцоров и певцов. Царица-мать наградила победителей дубовыми венками, коих удостоились уже лучшие прыгуны, метатели диска и борцы. Упражнений с оружием сельской молодежи не полагалось.

Празднование Сбора плодов приближалось к концу. Все эти дни из всех селений тянулись в Пантикапей бесконечные караваны возов с зерном.

После праздника, когда крестьяне возвратятся в свои селения, старшины раздадут тем, кто взрастил и собрал урожай, заработанную ими часть полевых плодов. В мозолистые руки сатавков попадет самое плохое зерно, жмых, солома, а также чечевицеобразная вика, репа, полба. И это все до нового урожая. Раздача зерна тоже считалась праздником и сопровождалась песнями, жертвоприношениями, прославлением щедрости царской и милости богов.

4

Скучающий царь, которому страшно надоело сидеть в кресле под дубом, когда солнце находит промежутки в листве и пронзает тень жгучими лучами, давно уже исходил потом и томился мучительной жаждой. Пить, пить!.. Он ушел бы сейчас же в шатер, но предполагались заключительные скачки лучших юношей страны, а в их числе – его сына. А потом – забег на большое расстояние более сотни крестьянских юношей, которые уже изготовились на дальнем конце поля и ждали сигнала, сверкая молодыми глазами и горя желанием отличиться на виду у всего народа, царя и царицы.

Под грохот рукоплесканий и звуки музыки помчались вперед на лихих конях представители золотой молодежи Боспора. Они выглядели очень красиво. Их плащи развевались, сверкали самоцветами наборные узды, лошади едва касались земли стройными ногами.

– Посмотри, сын мой, – не выдержала Камасария, обращаясь к Перисаду, – эти скачки могли бы сделать честь ристалищу самого Александра.

– Да, да, – без особого подъема отозвался царь, кивая головой.

Камасария сдержала гримасу досады.

Ее безвольный царствующий ныне сын был слаб духом и страдал телесной немощью. На его белом, как у женщины, лице ярко выделялся словно искусственный румянец. Он облизывал запекшиеся от зноя губы и поглядывал искоса то на мать, то на блестящие ряды знати, старался подавлять зевки. Вялый выродившийся потомок когда-то сильного рода Спартокидов, неутомимых воинов и жестоких властителей Боспора.