Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард Страница 15

Например, Бадью утверждает, что идеалом политики должна быть революция, но вместо нее в наши дни ею движет своего рода административный микроменеджмент; политика стала полностью вопросом управления. Идеалом любви должна быть страсть, но вместо этого ею движет сексуальность. Идеалом науки должно быть изобретение, но вместо этого ею движет технология. Идеалом искусства должно быть творчество, но вместо этого им управляет культура. Все эти смещения обнажают гиперциничный Zeitgeist, который, к тому же, имеет ироничную наглость наряжаться в неидеологическую одежду. Единственный способ разоблачить это плотное, разрушительное идеологическое строительство и преодолеть сопутствующий ему гиперцинизм - терпеливо предложить новую синтетическую метафизику, которая может стать вдохновением для новой синтетической религии. Других надежных путей выхода из культурного тупика не существует.

Религию можно представить как различные практики, которыми занимаются люди в поисках смысла своей жизни. Это так, независимо от того, воспринимает ли религия этот смысл как предначертанный, как нечто явленное или как то, что нужно искать и создавать в рамках религии. Создание достоверной религии - это прежде всего долгосрочное мышление и огромное терпение. Это единственный интеллектуальный дискурс, который не позволяет себе стать объектом тенденциозности. Религия никогда не может быть модой. Независимо от того, является ли религия теистической, атеистической или синтетической, крайне важно, чтобы она была отделена от светской. Политика глубже рынков, но религия глубже политики. А теология неизменно лежит глубоко под философией.

Проблема гуманизма в том, что он, по сути, является христианством без Христа. Гуманизм - это попытка сохранить христианский морализм, при этом он делает вид, что Христос не нужен, чтобы сохранить эту желаемую концепцию мира. Проще говоря, гуманист пытается сохранить иллюзию личности - есть только человеческие тела, нет никаких личностей, кроме как в фантазиях гуманиста, - точно так же, как Церковь пыталась сохранить иллюзию Бога во время предыдущей смены парадигм. Это никогда не было так ясно, как в коммунизме с его атеистическим христианством, с его слепой верой в то, что человек сам мистически предопределяет реализацию христианского рая. Без религиозной убежденности, без теологического фундамента коммунизм невозможен; у него нет двигателя, способного увлечь активистов. Поэтому он постоянно распадается на коррупцию и лицемерные мечты о капиталистическом празднике потребления.

То, что завершение гуманизма в виде социалистического проекта не имеет твердой опоры в пост-атеистическом мире, - это тема, движущая и Славоем Зизеком в его "Меньше, чем ничто", и Саймоном Критчли в его "Вере безверных", и Квентином Мейяссом в его "Божественном небытии". Таким образом, путь вперед для Зизека, Критчли и Мейяссу - это возвращение к теологии; конечно, не к авраамической теологии, но к теологии в ее глубочайшей форме, как философской метафизике. Проблема для Зизека заключается в том, что его возвращение не идет глубже романтизированной идеи Просвещения о кровавой революции как избавлении от всего. Однако, в отличие от Зизека, Критчли стремится вернуться к истокам религии и находит там мистический анархизм, находящийся в постоянной оппозиции к патриархальным, церковным иерархиям власти.

По мнению Критчли, мистический анархизм - это настоящий двигатель, запускающий подлинно революционный проект. Мистический анархизм Критчли, конечно, синонимичен синтетизму, о котором мы говорим и который отстаиваем в этой книге. Уже состоявшийся синтетист Мейяссу в своем различии между потенциальным и виртуальным видит возможность события, в котором Бог внезапно появляется в истории как метафизическая справедливость, где справедливость имеет такое же значение, как существование, жизнь и мысль - предыдущие виртуальности, которые были шокирующе и драматически реализованы в истории. Мейяссу утверждает, что Бог как справедливость - это недостающая четвертая виртуальность, которая теперь ждет своего воплощения. Синтетически мы выражаем это как фокусировку на оси , колеблющейся между Энтеосом и Синтеосом в синтетической пирамиде.

Поскольку именно философские труды Канта проложили путь к гибели гуманизма и личности, вряд ли стоит считать Канта последним гуманистом. Когда в XIX веке на сцену вышли Гегель и Ницше, антигуманистическая революция была уже в самом разгаре. С появлением Ницше и его концепции "Смерти Бога", которую Мишель Фуко спустя полвека окончательно реализует, провозгласив также "Смерть Человека", от гуманистической парадигмы не остается ничего. Гегелевская религиозность находится в Атеосе, а духовность Ницше мы помещаем в синтетическую пирамиду с Энтеосом.

После революции Гегеля и Ницше рационализм, слепая вера в способность человека разгадать все тайны жизни с помощью рассуждений, должен был быть заменен трансрационализмом - рациональностью, осознающей свою ограниченность как интерсубъективного дискурса в рамках феноменологии, к которой сводится человечество (см. "Глобальная империя"). Ведь рационализм основан на логической "оптической" иллюзии: внутри себя рациональность последовательна и выглядит убедительно. Однако проблема в том, что при взгляде на рационализм извне он полностью рушится, поскольку не основан ни на чем рациональном, он базируется только на слепой вере и ни на чем другом. Проблема Канта в том, что он хотел поставить рациональность выше разума, но ему так и не удалось логически обосновать, как это возможно. Таким образом, кантовский рационализм не основан ни на чем, кроме как на собственном аутистическом темпераменте Канта. Блез Паскаль обосновывает трансрационалистическую эпистемологию уже в XVII веке, задолго до Канта, но только в конце XIX - начале XX века американские и европейские прагматики детально сформулировали трансрационализм.

Тела реальны. И разум побеждает рациональность, поскольку разум опирается на тело, а рациональность не имеет основы вне своих собственных тавтологических петель. Никакие мысли не существуют отдельно от тела. Любая мысль пропитана химическими веществами и гормонами, которые в данный момент проникают в тело, где эта мысль обдумывается и где артикулируются слова, и которые невозможно отличить от нее. Разум представлен в высшей степени реальным, активным актором, а рациональность - лишь в высшей степени иллюзорным, пассивным наблюдателем. Это понимание сводит индивида, трансцендентального субъекта Декарта и Канта, к объекту его собственного господства и колонизации. В результате возникает цепь психотических реакций, которые являются основой картезианского субъекта.

Несоответствие между наблюдателем и действующим лицом приводит к параличу. Этот паралич переживается субъектом как бессилие. Это бессилие, в свою очередь, трансформируется в силовую реакцию отрицания своей противоположности - всемогущества. А всемогущество вызывает целый ряд компенсаторных фиксаций и моделей поведения, чтобы сохранить фундаментальную ложь картезианского субъекта. Не случайно последователи Канта в Европе XIX века начали колонизационные кампании по всему миру. И кто же самый чистый кантианец, самый преданный индивидуум, если не Наполеон, организационный прародитель модернистского общества? То, что вы не можете найти в себе как индивид, вы с компенсаторным рвением пытаетесь найти в мире, даже если весь мир в итоге сгорит в огне из-за ваших тщетных