Чумные ночи - Памук Орхан Страница 16

– Где находятся их текке?

– В кварталах Вавла и Герме. А помните этот рисунок на этикетке «Розы Леванта»? Он еще более символичен. Здесь есть и одна из башен Арказской крепости – та, что с остроконечным навершием, и Белая гора, и мингерская роза.

– Да, эту эмблему я тоже помню, – кивнул Бонковский-паша.

– Мне хотелось бы отправить господину губернатору, раз уж его ландо здесь, несколько образцов нашей продукции. – Никифорос указал на корзинку с двумя бутылочками «La Rose du Levant». – Эмблему с этих этикеток я отпечатал также и на ткани, которой украсил витрину – исключительно в рекламных целях. Однако господин губернатор, к великому сожалению, истолковал это превратно и мало того что велел снять эмблему, так еще и не вернул ткань, на которой она была отпечатана. Я смогу войти в Карантинный комитет лишь в том случае, если мне вернут этот кусок ткани. Он сыграл важную роль в истории нашей компании.

Полчаса спустя, настояв на новой аудиенции у губернатора, Бонковский-паша сразу начал разговор с просьбы аптекаря:

– Мой старый друг Никифорос согласился войти в Карантинный комитет. Но только с одним условием: если вы вернете ему рекламную вывеску.

– Стало быть, он так далеко зашел, что рассказал вам эту историю? Неблагодарный, гнусный человек этот Никифорос. По милости его величества, даровавшего ему концессию, он обзавелся фермами, аптеками, разбогател на торговле розовой водой. И как только разбогател, изменил султану, стал служить греческому консулу и греческому министру торговли. Да если я захочу, пошлю к нему налогового инспектора и так обложу штрафами, что от его розового дворца камня на камне не останется!

– Не делайте этого, ваше превосходительство! – смиренно попросил Бонковский-паша. – Борьба с эпидемией требует единства и сплоченности. Я его еле уговорил войти в Карантинный комитет.

Губернатор вышел в смежную с кабинетом маленькую комнатку за зеленой дверью, открыл стоявший там сундук, достал кусок розовато-красной ткани (любимого мингерцами цвета) и развернул его.

– Посмотрите, это же настоящий флаг!

– Я понимаю ваше беспокойство, паша, но это не флаг, а эмблема компании, которую мы с Никифоросом создали в молодости. Своего рода опознавательный знак для наших товаров, этикетка для бутылок! – возразил Бонковский-паша и тут же прибавил: – Ваше превосходительство, пошлите еще раз на почтамт, нет ли телеграммы? – не потому, что хотел сменить тему, просто не мог поверить, что телеграмма из Измира до сих пор не пришла.

Затем Бонковский-паша и его помощник пешком вернулись в ветхий гостевой дом. Там доктор Илиас еще раз напомнил, что Бонковскому нельзя одному ходить на почтамт.

– Да в чем же опасность? Кто здесь может желать, чтобы на острове вспыхнула эпидемия чумы? Все будет так же, как и в других местах: когда начнется чума, все, кто тут друг с другом на ножах, сразу забудут о своей вражде.

– Наверняка найдутся такие, кто захочет причинить вам зло, паша. Просто для того, чтобы о них говорили. Вспомните, как вы за месяц остановили эпидемию чумы в Эдирне[57]. А ведь когда вы уезжали оттуда, кое-кто по-прежнему твердил, что это вы сами заразу в Эдирне и привезли!

– Мингер – зеленый остров в теплом море. Тут и климат мягче, и люди.

Через некоторое время, так и не дождавшись от губернатора новостей о телеграмме, главный санитарный инспектор и его помощник ушли из гостевого дома, никого не поставив о том в известность. Пока охранники и агенты, дежурившие у дверей, сообразили, что делать, и нагнали их, Бонковский-паша и доктор Илиас успели дойти до площади Вилайет. Стоял жаркий весенний день, над площадью раскинулось безоблачное небо. Слева возвышалась величественная Арказская крепость, справа виднелись отвесные скалы знаменитой Белой горы. Бонковский-паша восхищенно любовался этим живым и ярким пейзажем. Шли они в тени колоннад выходящих на площадь зданий. У дверей мингерского почтамта и роскошного магазина тканей «Дафни» стояло по человеку с бутылкой дезинфицирующего раствора в руках. Других признаков того, что в городе чума, нигде заметно не было. Дремали лошади, запряженные в стоящие на площади экипажи, весело переговаривались кучера, поджидая седоков.

Стоявший у дверей сотрудник почтамта обрызгал их лизолом[58] с розовой отдушкой. Войдя внутрь, Бонковский-паша приметил пожилого почтового служащего, который перебирал какие-то бумаги, обмакивая пальцы в воду с уксусом, и направился к нему.

– И вам телеграмма пришла, и для Карантинного комитета телеграммы есть, – известил почтовый служащий и продолжил перебирать бумаги.

Накануне Бонковский-паша отправил одну телеграмму начальнику карантинной службы Измира и от себя лично – так ему хотелось побыстрее ознакомиться с результатами анализов. Теперь, как и следовало ожидать, он получил официальное подтверждение: на Мингере эпидемия чумы.

– Пока не собрался Карантинный комитет, схожу-ка я в Вавлу и Герме, – объявил Бонковский-паша. – Тот, кто вводит карантин, должен увидеть все своими глазами.

Доктор Илиас заметил, что справа от них, по ту сторону почтового прилавка, осталась открытой дверь отдела, где принимали посылки. Другая, выходящая наружу, дверь отдела тоже была приотворена; в проеме виднелась густая зелень садика за почтамтом.

Бонковский-паша уловил удивленный взгляд доктора Илиаса, но никак на него не отреагировал. Он обогнул прилавок, с непринужденным видом приблизился к открытой двери (директор почтамта Димитрис-эфенди и еще один служащий сидели к нему спиной и что-то читали), шагнул внутрь; не сбавляя скорости, подошел к следующей двери, ведущей в садик, толкнул ее и вышел из здания почтамта. Доктор Илиас, конечно, не бросил бы своего начальника, но все случилось слишком быстро, и он, словно завороженный, стоял и смотрел вслед Бонковскому, думая, что тот сейчас вернется.

А Бонковский, сообразив, что сумел на время избавиться от агентов и охранников Надзорного управления, очень обрадовался, вышел из садика, свернул в первый попавшийся переулок и двинулся вверх по склону. Скоро, конечно, Мазхар-бей разошлет повсюду своих подчиненных, и его найдут. Знаменитый ученый, разменявший седьмой десяток, был очень доволен своей шалостью и тем, как ловко ему удалось обвести всех вокруг пальца.

Через два часа окровавленное тело Бонковского будет найдено на краю пустыря через перекресток от аптеки «Пелагос», что на площади Хрисополитиссы. Что делал в эти два часа главный санитарный инспектор Османской империи и главный фармацевт личной аптеки его величества султана Абдул-Хамида II? Кто, когда и при каких обстоятельствах похитил его и убил? Эти вопросы до сих пор время от времени, пусть и неохотно, продолжают обсуждать историки Мингера.

Бонковский-паша медленно шел вверх по узкому переулку. С одной стороны тянулась старинная стена с осыпавшейся штукатуркой, оплетенная лианами и обсаженная рядами плакучих ив и теревинфов[59], а с другой – пустырь, где весело перекрикивались, вешая белье на веревки между деревьями, женщины и бегали их полуголые дети. Пройдя еще немного, Бонковский увидел в переплетении плюща двух ящериц, озабоченных продолжением рода. В греческом женском лицее Марианны Теодоропулос еще не были объявлены каникулы, однако на занятия ходила едва ли половина учениц. Шагая вдоль ограды и заглядывая внутрь, словно в тюремную камеру сквозь прутья решетки, умудренный опытом главный санитарный инспектор понимал, что многих детей, несмотря на разговоры об эпидемии, отправили в школу просто потому, что родители не могли остаться днем дома и обеспечить своих чад едой – а в школе дадут тарелку супа и хлеб. Лица девочек, убивающих время в лицее, совсем не таком многолюдном, как еще недавно, выдавали затаенную тревогу.

Затем Бонковский-паша вошел во двор церкви Святой Троицы. Там было тихо. Две погребальные процессии только что отправились на православное кладбище за кварталом Хора. Бонковскому вспомнилось, какие ожесточенные споры (эхо их докатилось аж до Стамбула) разгорелись двадцать лет назад, когда начинали строить храм. Раньше на этом месте находилось кладбище, поспешно устроенное во время жестокой эпидемии холеры 1834 года. Разбогатев на торговле мрамором, мингерские греки пожелали предать забвению те ужасные дни и возвести на этом участке большую церковь. Тогдашний губернатор запретил строительство под тем предлогом, что возводить здание на земле, в которой лежат останки умерших от холеры, опасно с медицинской точки зрения. Султан Абдул-Хамид поинтересовался мнением Бонковского, который как раз тогда занимался вопросом чистоты питьевой воды в Стамбуле, и вскоре разрешение на строительство новой церкви на месте кладбища было выдано. Как и у всех православных церквей, возведенных после того, как шестьдесят лет назад, во время Танзимата[60], христианам Османской империи было дозволено строить храмы с куполами, купол у церкви Святой Троицы оказался чрезмерно большим. И купол, и колокольня были замечательно видны с входящих в порт пароходов, отчего у пассажиров создавалось впечатление, будто они прибывают на греческий остров. Это весьма беспокоило губернаторов. Купол Новой мечети, самого большого османского здания на Мингере, возможно, был и побольше, но выглядел не настолько эффектно, потому что мечеть не могла похвастаться таким же выгодным расположением, как православный храм.