The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис Страница 16

вновь созданной Организации Объединенных Наций, хотя, согласно "плану Баруха" (названному так по имени представившего его государственного деятеля Бернарда Баруха), американцы не откажутся от своей монополии до тех пор, пока не будет создана надежная система международных инспекций. Тем временем Трумэн, несмотря на неоднократные просьбы все более разочаровывающихся военных планировщиков, отказался уточнить обстоятельства, при которых они могут рассчитывать на применение атомных бомб в любой будущей войне. Это решение должно было оставаться прерогативой президента: он не хотел, чтобы "какой-нибудь лихой подполковник решал, когда наступит подходящий момент для сброса бомбы".

В позиции Трумэна были элементы нелогичности. Она делала невозможной интеграцию ядерного оружия в существующие вооруженные силы. Оставалось неясным, как американская атомная монополия может быть использована для побуждения Советского Союза к более активному политическому сотрудничеству. Это препятствовало попыткам сдерживания: администрация рассчитывала, что новое оружие не позволит Сталину использовать преимущество Красной Армии в живой силе в Европе, но, поскольку Пентагон был лишен даже базовой информации о количестве и возможностях этих устройств, было совершенно неясно, как это должно было произойти. Вполне вероятно, что в первые несколько лет послевоенного периода советская разведка знала об американских атомных бомбах больше, чем Объединенный комитет начальников штабов США. Настолько хороши были московские шпионы, проникшие в высшие эшелоны британской разведки, и настолько сильна была решимость Трумэна сохранить превосходство гражданских властей над собственным военным ведомством.

В конечном итоге эти ошибки оказались менее значимыми, чем прецедент, который создал Трумэн. Ведь отказав военным в контроле над атомным оружием, он подтвердил гражданскую власть над ведением войны. Не читая Клаузевица - по крайней мере, насколько нам известно, - президент возродил великий принцип этого стратега, согласно которому война должна быть инструментом политики, а не наоборот. Мало что в биографии Трумэна могло предсказать такой исход. Его военный опыт - капитан артиллерии Первой мировой войны. Он был неудачливым бизнесменом и успешным, но ничем не примечательным политиком. Он никогда не стал бы президентом, если бы Рузвельт не вывел его из Сената в качестве кандидата в вице-президенты в 1944 г., а затем умер.

Однако у Трумэна была одна уникальная возможность требовать возвращения к Клаузевицу: после августа 1945 г. он имел возможность, отдав один-единственный приказ, привести к большему количеству смертей и разрушений, чем когда-либо мог сделать любой другой человек в истории. Этот факт заставил этого обычного человека совершить необычный поступок. Он перевернул модель поведения человека, столь древнюю, что ее истоки окутаны туманом времени: когда оружие разработано, оно будет применено.

 

III.

Однако долговечность этого разворота зависела не только от Трумэна. Будучи встревоженными тем, как много войск было у Красной Армии в Европе и как мало их было в распоряжении США и их союзников, специалисты Пентагона не могли не предположить, что их главнокомандующий даст разрешение на применение атомного оружия, если Советский Союз попытается оккупировать остальную часть континента. Возможно, они были правы: Сам Трумэн в 1949 г. признал, что если бы не бомба, "русские уже давно захватили бы Европу". Что это означало? Это означало, что реакция Сталина во многом определит будущее войны.

Трумэн и его советники надеялись, что Сталин почувствует мощь атомной бомбы и соответственно умерит свои амбиции. Они пригласили советских офицеров осмотреть руины Хиросимы и позволили им стать свидетелями первых послевоенных испытаний бомбы, проведенных на Тихом океане летом 1946 года. Сам президент оставался убежденным в том, что "если бы мы могли заставить Сталина и его парней увидеть такую штуку, то вопрос о новой войне не стоял бы". Эта вера в силу наглядных демонстраций недооценила старого диктатора, который по собственному опыту знал, как важно не показывать страха, какие бы опасения он ни испытывал.

То, что такие опасения были, теперь очевидно: атомная бомба была "мощной штукой, мощной!". признавал Сталин в частном порядке. Его тревоги привели к запуску масштабной программы по созданию советской бомбы, которая легла на разрушенную экономику его страны гораздо большим бременем, чем Манхэттенский проект на США: использование принудительного труда и полное пренебрежение опасностями для здоровья и окружающей среды были обычным делом. Он отверг "план Баруха" - предложение Трумэна передать американский атомный арсенал в ведение ООН, поскольку это потребовало бы проведения инспекций на советской территории. Он опасался превентивного удара США по советским бомбардировочным предприятиям, которые не успели бы произвести свою продукцию, - как оказалось, это было излишнее беспокойство, поскольку в Вашингтоне не было уверенности в том, что Соединенные Штаты смогут выиграть войну, которая за этим последовала бы, даже обладая атомной монополией.

Опасения Сталина могли также побудить его разрешить англо-американский воздушный мост во время блокады Берлина без помех. Он, вероятно, знал из шпионажа, что самолеты B-29, которые Трумэн направил в Европу во время этого кризиса, не были оснащены атомным оружием; но он также знал, что сбитие любого американского самолета может вызвать ответный удар со стороны бомбардировщиков, действительно обладающих атомным оружием. И он пессимистично оценивал последствия такой атаки. В 1945 г. американцы уничтожили Дрезден без атомного оружия. Что они могут сделать с Москвой, имея такое оружие?Если мы, руководители, допустим развязывание третьей мировой войны, - сказал он незадолго до первого испытания советской атомной бомбы приехавшей китайской делегации, - русский народ нас не поймет. Более того, они могут нас прогнать". За недооценку всех усилий и страданий военного и послевоенного времени. За то, что слишком легкомысленно отнеслись к этому".

Но главное было скрыть эти страхи, чтобы американцы не узнали, как сильно они его преследуют. "Атомные бомбы предназначены для того, чтобы пугать тех, у кого слабые нервы", - насмехался Сталин в интервью 1946 года, которое, как он знал, Трумэн и его советники обязательно прочитают.В последующие несколько лет в советской дипломатии было гораздо больше неуступчивости, чем сотрудничества: практически на всех переговорах главным словом было "нет!". Если не считать единичного случая блокады Берлина, трудно представить, что Соединенные Штаты получили какие-либо политические преимущества от своей ядерной монополии. "Нас пугают атомной бомбой, но мы ее не боимся", - уверял Сталин тех же китайцев, которых он предупреждал о вреде рискованной войны. Возможно, это утверждение и не соответствовало действительности, но стратегия Сталина имела смысл: он хорошо просчитал, что в условиях отсутствия войны атомная бомба является практически непригодным оружием.

Однако этот вывод не уменьшил облегчения Сталина, когда в августе 1949 г. советские ученые предоставили ему собственную бомбу. "Если бы мы опоздали с испытанием атомной бомбы на год или полтора, - признал он, - то, возможно, мы бы ее "испытали"