Монах - Мэтью Грегори Льюис Страница 16

добиться успеха? Однако она сделала нечто противоположное: старалась скрыть свою женскую сущность и соблюдала требования религии не менее строго, чем я сам. Она не делала попыток пробудить мои дремлющие страсти; и до нынешней ночи не заводила разговоров о любви и не пыталась выставлять напоказ свою красоту. Ведь я пока так и не видел ее лица, а оно должно быть прелестно, если судить по… по тому, что я видел».

При этой мысли на щеках его выступил румянец, воображение опять разыгралось. Испуганный, он захотел помолиться, вскочил с постели и преклонил колени перед чудным образом Богоматери, прося ее помощи для подавления таких недопустимых чувств. Потом он снова улегся и наконец задремал.

Проснулся он усталым и разгоряченным. Во сне распаленное воображение дразнило его. Матильда представала перед ним с обнаженной грудью; повторяя уверения в вечной любви, она обвила теплыми руками его шею и осыпала поцелуями, а он отвечал ей тем же; более того, он крепко обнял ее, и… видение развеялось. Являлась ему и почитаемая им Мадонна: он стоял перед нею на коленях, произнося свои обеты, и глаза ее излучали невыразимую нежность; он коснулся губами ее губ, и они оказались теплыми… Вдруг она отделилась от холста, жарко обняла его, и он изнемогал от утонченного наслаждения. Так, во сне, неудовлетворенные желания воплощались в самые сладострастные и вызывающие образы, и он бурно предавался радостям, прежде ему незнакомым.

* * *

Он поднялся с постели, смущенный новым знанием о себе; когда он вспомнил, какими доводами вчера оправдывал свое решение оставить Матильду, ему стало совсем стыдно. Туман, окутывавший его рассудок, рассеялся; собственные рассуждения предстали перед ним в истинном свете, и он содрогнулся, поняв, что стал рабом лести, жадности и самолюбия. Если всего за один час разговора Матильда сумела так сильно изменить его чувства, чем еще грозило ее дальнейшее пребывание в аббатстве? Осознав опасность, избавившись от ложной самоуверенности, он решил настоять на ее немедленном уходе: он уже почувствовал, что может не устоять перед искушением, и как бы Матильда ни старалась удержаться в рамках скромности, он сам уже не мог побороть страсть, которую самонадеянно считал для себя неопасной.

– Агнес! Агнес! – воскликнул он. – Твое проклятие уже действует!

Он вышел из кельи, твердо решив удалить фальшивого Розарио. Отслужил заутреню, но молился без обычного пыла; его сердце и мысли были заняты делами мирскими. По окончании службы он вышел в сад и направился к тому месту, где вчера сделал неприятное открытие: он не сомневался, что Матильда будет искать его там. И не ошибся: вскоре она вошла в грот и робко приблизилась к монаху. Несколько минут они молчали, потом девушка захотела что-то сказать, но аббат, собравшийся с духом, опередил ее. Все еще не сознавая, насколько сильно она на него влияет, он боялся мелодичных звуков ее голоса.

– Садись, Матильда, – сказал он, придав своему лицу выражение твердости, но стараясь не быть суровым. – Внимательно выслушай меня и знай, что я руководствуюсь не своим, а твоим интересом; поверь, что мое дружеское расположение к тебе и сочувствие велики, и неизбежность разлуки огорчает меня, как и тебя, но мы должны расстаться навсегда.

– Амброзио! – вскричала она с удивлением и болью.

– Успокойся, мой друг, мой Розарио! Позволь пока называть тебя этим именем, столь дорогим для меня… Мне неловко признаваться, как это для меня тяжело. Но именно из-за этого я говорю: так должно быть. Я настаиваю на твоем уходе. Матильда, тебе нельзя больше оставаться здесь.

– О! Где же тогда мне искать безупречность? Где скрывается Истина, бежавшая прочь от лживого мира, в каком счастливом краю? Отец, я надеялась, что она обитает здесь; я думала, что она нашла убежище в твоей душе. И ты тоже оказался подлецом? О боже! И ты тоже предаешь меня?

– О чем ты, Матильда?

– Да, отец, да. У меня есть право упрекать тебя. О! Где же твои обещания? Срок моего послушания еще не истек, однако ты призываешь меня покинуть монастырь? Хватит ли у тебя жестокости прогнать меня? И разве не давал ты мне торжественного обещания не делать этого?

– Я не хочу принуждать тебя; я дал торжественное обещание, да. Но теперь, когда я завишу от твоего великодушия, когда я описал те трудности, которые возникают из-за твоего присутствия, ты не освободишь меня от клятвы? Подумай о том испытании, которое меня постигнет, если тебя разоблачат; подумай, что станет с моим душевным покоем, что грозит моей чести и репутации. Сердце мое еще свободно; я расстанусь с тобой с грустью, но без отчаяния. Но спустя несколько недель счастье мое будет принесено в жертву твоим чарам; ты так незаурядна, так любезна! Если я попытаюсь воздержаться, это сведет меня с ума. Но, поддавшись искушению, я ради одного мига преступного наслаждения погублю и свое доброе имя в этом мире, и свою душу – в ином. Тридцать лет страданий насмарку? Если я тебе и впрямь дорог, огради меня от горьких угрызений совести! Покинь эти стены, и я буду горячо молиться о твоем счастье, сохранив дружеское восхищение тобой; захочешь ли ты стать причиной моих несчастий? Ответь мне, Матильда, что ты выберешь?

Девушка молчала.

– Что ты скажешь мне, Матильда?

– Как ты жесток! – воскликнула она, заламывая руки. – Ты же не оставляешь мне никакого выбора: ты знаешь, что я повинуюсь твоей воле!

– Значит, я не обманулся в твоем великодушии, Матильда?

– Да! Я докажу истинность моей любви, подчинившись приговору, разбивающему мне сердце. Освобождаю тебя от клятвы. Я сегодня же оставлю монастырь. Одна моя родственница служит аббатисой в Эстремадуре, в ее обитель я и удалюсь, навеки оставив этот мир. Но скажи мне, отец, сопроводишь ли ты меня добрыми пожеланиями? Будешь ли иногда, отвлекаясь от дел небесных, уделять мне место в своих мыслях?

– Ах! Матильда, боюсь, что я слишком часто буду вспоминать тебя!

– Тогда мне больше нечего желать, разве только встречи с тобою на небесах. Прощай, друг мой, мой Амброзио! И все же, признаюсь, я с радостью унесла бы с собой какую-нибудь памятку о тебе.

– Что же мне дать тебе?

– Что-то… что захочешь… хотя бы один из этих цветков. – Она указала на розовый куст, росший у входа в грот. – Я спрячу его на своей груди, и, когда умру, сестры найдут высохший цветок близ моего сердца.

Аббат ничего не смог ответить; медленными шагами, с тяжестью на душе подошел он к кусту и нагнулся, чтобы выбрать цветок. Вдруг он пронзительно вскрикнул, отшатнулся и выронил