Дорога в Китеж - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович" Страница 17

Вечером трое участников комплота встретились на Садовой для финального обсуждения.

Обсуждать, собственно, было нечего. Портос сказал, что еще заранее приедет к мсье Шомону. Тот предупредил, что во время высочайшего посещения из кухни выходить нельзя, но это и не понадобится. Угощение для чая готовят в сервировочной. Ровно в ту минуту, когда к дворцу подъезжает царская коляска, заваривают особый чай с желудочными травами, который всегда пьет император. Чай должен настаиваться четверть часа. За это время наверняка можно улучить момент, когда в сервировочной никого нет. А коли не получится, будет второй шанс: без двадцати шесть заварят еще один чайник. Император всегда выпивает два.

– Ничего бы не пожалел, только бы увидеть собственными глазами, как окочурится Упырь, как совершается История! – воскликнул Воронин, чтобы Мишель не кис, а преисполнился сознанием величия своего поступка.

– Мне тоже интересно, – сказал Ларцев. – И я придумал, как это устроить. Там на краю парка, я приметил, растет ветвистый дуб, шагов двести от террасы. Можно перелезть через ограду и вскарабкаться. Будет отлично видно. Я и о вас подумал. Вот, купил во флотской лавке. Отличная лейпцигская оптика.

Он положил на стол три морских бинокля.

– Мы с Викой засядем на дубе заранее, а ты, Мишель, засыпав смесь, проберешься к нам сбоку, кустами. Жалко будет, если ты не увидишь результата охоты.

– …Превосходная идея, – храбро улыбнулся Воронин после секундной заминки. У него сжалось сердце, но постыдная слабость была тут же изгнана. Да и в самом деле – можно ли отказаться от возможности присутствовать при великом историческом акте, который ты же и сотворил? Ведь – положа руку на сердце – двое остальных всего лишь исполнители.

– Я к вам непременно проберусь, – сказал и Портос. – Не уверен, что захочу смотреть на это в бинокль, но в такой момент лучше быть не одному, а с товарищами. Меня уже сейчас озноб бьет…

Голос Мишеля дрогнул. Но Ларцев понял его слова по-своему.

– Да, правильно. Неизвестно, сколько нам на дубе придется проторчать. Может быть, дотемна. Надо одеться потеплей, как в засаду на кабана – там тоже долго на дереве сидишь. И выспаться хорошенько нужно.

Он зевнул. Двое остальных смотрели на флегматика с завистью.

Питовранов вздохнул:

– Ты не очень похож на гасконца.

– С чего начинается хороший кусок мяса? Корову, или ягненка, или свинью – особенно свинью, они очень трепетные – нужно убить во сне, чтоб скотина не нервничала. Иначе мясо будет с легкой горчинкой, с привкусом ужаса, – вещал мэтр Шомон. – То же, кстати сказать, относится и к людям. Самый лучший, самый завидный конец жизни – умереть во сне, не испугавшись и без страданий. Не об этом ли каждый мечтает?

Как все повара, он был немного философ.

Портос делал вид, что записывает. До прибытия императора оставались считаные минуты. Карандаш подрагивал в руке, норовил порвать бумагу. Журналист вертелся на стуле. При всяком движении в кармане булькала отрава в пузырьке. Мишелю казалось, что звук очень громкий.

– Мы сейчас прервемся часа на полтора. – Француз вынул золотые часы. – Вы ведь знаете, сегодня среда. Его величество приедет пить чай. Я испек его обычные имбирные коржики и эти ужасные английские шортбреды, которые он почему-то любит. А для вас, дорогой Мишель, чтоб вы не скучали, я велел накрыть стол с закусками и ликерами. Останетесь довольны… – Издали донесся скрип колес по гравию. – А, вот и царь! По нему можно сверять хронометр. Ровно пять. Не выходите в коридор, это запрещено. Пойду залью кипяток в чайник. Я всегда делаю это сам. Потом пронаблюдаю, чтобы ее высочеству подали шоссон-о-помм правильной температуры.

Он вышел, и Питовранов вскочил. Из окна было видно, как подъезжает коляска, запряженная парой поджарых английских рысаков, как заранее соскочивший с козел лейб-лакей распахивает лаковую дверцу с гербом.

Неестественно прямая, не сгибающая спину фигура спустилась наземь. Гулкий голос что-то неразборчиво произнес, обращаясь к ожидавшему у лестницы Константину Николаевичу. Отец и сын стали подниматься по ступенькам.

«Это не человек, – сказал себе Михаил Гаврилович. – Это злая, разрушительная машина. Вроде американской косилки, только срезает не траву, а человеческие жизни. Не казнился же я, когда морил клопов персидским порошком? Сейчас я сделаю то же самое».

Укрепив себя подобным образом, он подкрался к двери и выглянул в щелку. Сервировочная комната находилась по соседству. Мэтр уже закрывал крышку фарфорового чайника, из носика которого поднималась струйка пара. Повар наклонился, понюхал, довольно кивнул.

– Алле, алле, первые два подноса! – махнул он слугам, с которыми объяснялся наполовину по-русски, наполовину по-французски. – Вы же знаете, они должны стоять на стол, когда государь выйдет на террас!

И последовал за лакеями. В комнате никого не осталось.

«Уже? Прямо сейчас?» – поразился Питовранов.

Ступая на цыпочках, что было непросто для семипудового тела, он приблизился к столу, снял крышку, вылил из пузырька бурую жидкость. Фарфор мелодично звякнул. Михаил Гаврилович попятился, нырнул за дверь. Прислонился к стене. На лбу у него выступила испарина.

– «И сок проклятой белены влил в королевскую особу», – пробормотал Мишель выплывшую откуда-то, кажется, из «Гамлета», цитату. Его трясло и подташнивало. Показываться в таком виде мэтру Шомону было невозможно.

Журналист вырвал страничку из блокнота, написал по-французски извинение, что вынужден срочно уехать – вспомнил неотложное дело.

Черным ходом вышел на задний двор, где сейчас никого не было. Все слуги собрались в парадной части дворца.

Оглядываясь на окна, Портос дошел до кустов, и там перешел на рысцу. До дуба, на котором должны были разместиться приятели, он добрался за полминуты.

– Исполнено? – спросил сверху Арамис. Он сидел, свесив ноги, на толстом суку. Одной рукой обнимал ствол, в другой держал бинокль. Ларцев расположился с другой стороны, чуть выше. Оба были в коричневом и почти сливались с корой.

– Так исполнено или нет?

– Исполнено, – ответил Мишель. Ему вдруг стало спокойно и, пожалуй, даже хорошо. Еще и Воронин восхитился:

– Герой! Ты настоящий герой, Миша. Главное дело сделал ты.

– А как вы туда залезли?

Адриан молча скинул веревочную лестницу. Пыхтя и кряхтя, Портос полез вверх.

– Только на мою ветку не садись. Твоей туши она не выдержит. Вон для тебя кресло приготовлено.

Вика показал на обломанный сук, весьма неудобного вида, но, кажется, крепкий.

Мишель кое-как уселся, перевел дух. Взял предложенный бинокль, хоть первоначально и не собирался наблюдать, как подействует отрава.

«Я, правда, герой, – думал он. – Спаситель отечества. Звучит трескуче, но ведь правда. А самая красивая штука в том, что об этом никто никогда не узнает. Тайна останется между нами тремя. Значит, я сделал то, что я сделал, не ради славы или народной признательности. Черт, всю жизнь буду сам себе кланяться в зеркале».

Настроение у него повышалось с каждым мгновением.

– Выходят, – доложил не отрывавшийся от окуляров Арамис.

Мишель тоже поднял бинокль.

На просторной террасе, где на столе уже дымился сверкающий самовар, появились трое: царь и великий князь в гвардейских мундирах, Александра Иосифовна в теплом пуховом платке и капоре. В десятикратном приближении было видно, как мужчины шевелят губами, а Санни искусственно улыбается. Должно быть, разговор шел о чем-нибудь скучном, военном.

Со всех сторон порхали лакеи в лазоревых константиновских ливреях: пододвигали стулья, подавали салфетки, прищепляли волнующиеся углы скатерти – с моря дул свежий ветерок. Впрочем, день был ясный и довольно теплый.

– Несут мой чайник, – сказал Питовранов и загордился – так лихо и небрежно это прозвучало.

Ему хотелось шутить – впервые за всю неделю.

– Знаете на кого мы похожи? Висим тут, как подвески королевы.