Orwell - D.J.Taylor Страница 2

Все это, естественно, является признаком универсальности Оруэлла. Нужно быть гением, чтобы придумывать фрагменты ментальной стенографии - "Большой брат" и "Комната 101" - вошли в повседневный язык людей, которые с трудом узнают ваше лицо на фотографии и никогда не читали ни слова из ваших книг. Как и Диккенс, Оруэлл - не просто популярный писатель, продавший миллионы экземпляров своих произведений: он тот, кто пробил себе дорогу в самое сердце человеческого состояния и, сделав это, сумел колонизировать ментальный мир как своей эпохи, так и последующих. Как обычно признают даже те критики, которые признаются в своем недоумении по поводу постоянных переосмыслений и расширений оруэлловской индустрии, этот процесс вряд ли остановится в ближайшее время: мир за окном слишком оруэлловский, слишком предопределенный, слишком таинственно предсказанный, чтобы эту связь можно было игнорировать. Примечательно, что, начав процитированную выше статью с вопроса о том, осталось ли что-нибудь сказать об Оруэлле, Энтони Пауэлл заканчивает ее замечанием - это 1982 год, помните, когда холодной войне оставалось еще несколько лет - "что мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь и увидел, что происходит в Польше и Афганистане". Четыре десятилетия спустя мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь, чтобы увидеть, что происходит в Украине, в Китае и в десятках других мест, где индивидуальная и коллективная свобода находится под угрозой со стороны того, что он однажды назвал "маленькими вонючими ортодоксами, которые сейчас борются за наши души": эти злобные внешние силы, мстительные и настойчивые, которые стремятся помешать нам жить в условиях мира, свободы и самоопределения - и всех других абстрактных существительных, желательность которых Оруэлл провозглашал всю свою короткую жизнь.

Часть

I

. Вопрос воспитания (1903-1927)

Люди всегда вырастают такими же, как их имена. Мне потребовалось почти тридцать лет, чтобы избавиться от последствий того, что меня называли Эриком.

Письмо Рейнеру Хеппенстоллу, 16 апреля 1940 года

Глава 1. Тогда и сейчас

Я искренне считаю, что вы ошибаетесь. Настоящее разделение происходит не между консерваторами и революционерами, а между авторитаристами и либертарианцами.

Письмо Малкольму Маггериджу, 4 декабря 1948 года

Важно не то, что происходит с людьми, а то, что, по их мнению, происходит с ними.

Энтони Пауэлл

Утром 13 октября 1949 года небольшую группу посетителей можно было увидеть проходящими через вход в больницу Университетского колледжа на Гоуэр-стрит в Лондоне, WC1. Всего их было четверо: пухленькая светловолосая девушка лет тридцати по имени Соня Браунелл, ее высокая темноволосая подруга Джанетта, муж Джанетты Роберт Ки, и мужчина чуть постарше по имени Дэвид Астор. Все они были в той или иной степени связаны с миром книг и журналистики. Соня, например, в настоящее время работала в ежемесячном журнале Сирила Коннолли "Горизонт"; Ки, автор романа "Толпа - не компания", описывающего его опыт военнопленного, недавно основал издательскую фирму "Макгиббон и Ки"; Астор был редактором и совладельцем "Обсервера". Они ехали на событие, которое считалось беспрецедентным в истории больницы: свадьбу пациента, который был слишком болен, чтобы покинуть свою кровать. У Астора, который все организовал, в кармане была копия специальной лицензии архиепископа Кентерберийского. Каждый гость, осторожно продвигаясь по длинному блестящему коридору, который вел в комнату 65, должен был осознавать роль, которую он согласился сыграть: Соня, будущая невеста; Ки, чтобы выдать ее замуж (отец Сони давно умер в Индии); Астор - шафер; Джанетта - свидетельница. Все, что им теперь требовалось, это прибытие больничного священника, преподобного У. Х. Брейна, для проведения церемонии.

Странность второго брака Оруэлла заметили почти все, кто присутствовал на нем. Его первая свадьба, тринадцатью годами ранее, состоялась в сельской церкви в Хартфордшире с многочисленными родственниками, наблюдавшими со скамей. На этот раз, кроме жениха, невесты и виновника торжества, в больничной палате, где за окном шумел транспорт, было всего три человека. К этому моменту жених уже девять месяцев лежал в постели с запущенной формой туберкулеза; было сомнительно, что он сможет выжить. Тем временем над всем процессом висел вопрос о мотиве. Ки вспоминал, что Оруэлл лежал в постели, "но принимал полное участие и проявлял настоящую привязанность к Соне". При всей необычности обстоятельств, Астор считала это "настоящей свадьбой", хотя и "очень странной", с призраком приближающейся смерти, витавшим в воздухе: "Я могу только думать, что он представлял себе, что у него еще будет жизнь". Джанетта, которая оставила единственный подробный отчет о церемонии, была поглощена окружающей обстановкой. Кроме прикроватных тумбочек, пары стульев и стеклянного столика у двери, здесь не было никакой мебели, и атмосфера "была мрачной и трогательно печальной".

Джанетта, никогда не любившая религию и браки (хотя сама была замужем четыре раза), нервно теребившая бутылку шампанского, которую Соня передала ей на хранение, была несказанно тронута, потрясена остротой зрелища и осознавала его впечатляющую несочетаемость - преподобный Брейн в своем ниспадающем одеянии; бутылка шампанского, поставленная среди медицинской атрибутики; контрапункт голосов Оруэлла и Сони, произносящих ответы. Кажется, у меня на глаза навернулись слезы при виде этого больного, улыбающегося лица". Был ли произнесен поздравительный тост? Джанетта считает, что шампанское было выпито у кровати, после чего гости отправились на свадебный завтрак, который Астор, по просьбе жены Артура Кестлера Мамейн, устроил в "Ритце". Альтернативой, по словам Меймейн, было бы то, что невеста "пошла бы домой и ела хлеб и молоко в день свадьбы, чего, я знаю, она очень боялась". В Мейфере они съели сытный обед из устриц, филе подошвы д'Антин, supreme de volaille à la Ritz с зеленой фасолью и картофелем и poire Melba. На подписанной карточке меню дополнительно стоят подписи друзей жениха и невесты - Меймен Кестлер и ее сестры Селии, а также делового партнера Ки Джеймса Макгиббона (Оруэлл был бы в ярости, если бы знал, что много лет спустя Макгиббон будет разоблачен как советский шпион). Есть один курьез. Практически единственный раз в жизни Соня использует оригинальную фамилию своего мужа. Здесь в день свадьбы она была Соней Блэр.

Посетители комнаты 65 в течение следующих нескольких недель сходились во мнении, что Оруэлл был безмерно рад своей свадьбе. Сидя в постели в малиновом вельветовом пиджаке, который его друзья Энтони Пауэлл и Малкольм Маггеридж купили ему для свадьбы,