Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич Страница 2

Пока великий князь мылся в бане, егерь водил Павловского по комнатам и рассказывал об охотничьем оружии. Сам Бобров пользовался главным образом ружьями и штуцерами российского производства, полагая их более надёжными, простыми в эксплуатации и, следовательно, более дешёвыми. На стенах его половины дома висели курковые и бескурковые ружья 12, 16, 20-го калибров ижевских оружейных мастерских Пономарёва и Березина, а также Тульского императорского завода. Правда, один бельгийский штуцер-франкоттку, подарок великого князя, он уважал и берёг. Он снял его со стены и передал Павловскому. Короткий и лёгкий штуцер оказался прикладистым и очень удобным оружием.

– Я из него, ваш бродь, – улыбаясь, заметил егерь, – за триста шагов медведя наповал укладываю. Знатная вещь. Мы сегодня ночью на кабана пойдём. Я вам советую взять ружьё «лебо» двенадцатого калибра. Оно хоть и кажется длинноватым, но очень прикладистое, хорошо сбалансированное и пристрелянное, уж вы мне поверьте. Любого секача[1] жаканом[2] с первого выстрела уложит.

Павловскому отвели небольшую уютную комнатку в гостевом флигеле и предложили, пока готовится поздний обед, помыться в бане. Чистый, в свежей одежде, ощущая прилив бодрости после долгой дороги, он сидел на крыльце бани, курил и наблюдал за хозяйской племянницей, бегавшей из дома за дровами к стоявшей в глубине двора большой поленнице. Высокая, крепкая, пышногрудая девица бросала на него заинтересованные взгляды, улыбалась, всем видом показывая, что молодой барин ей нравится. Пелагее весной исполнилось шестнадцать, самый что ни на есть опасный возраст, а молодёжи в тридцативёрстной округе не было. На охоту же приезжали люди всё зрелые, или просто старые в её понимании.

За обедом, ставшим одновременно и ужином, много не пили, только жандармский полковник молча надрался и ушёл спать. Великий князь за чаем спросил Павловского:

– Так вас, корнет, значит, в запасной гвардейский кавалерийский полк направили?

– Так точно, ваше высочество.

– Полагаю, вам это ни к чему. – Николай Николаевич встал из-за стола во весь свой исполинский рост, почти уперевшись головой в потолок, закурил сигару. – Карьеру следует начинать в боевом полку, прославленном. Отправитесь в Павлоградский 2-й лейб-гусарский полк. Шефом полка состоит сам Император.

Павловский, словно ошпаренный, вскочил со стула.

– Прощу прощения, ваше высочество, но, как мне известно, вакансий в полку нет.

Николай Николаевич, прохаживаясь по столовой, улыбался.

– Вы, юноша, видимо, забыли, что главнокомандующим гвардией состоит ваш покорный слуга. Мне, и только мне решать, есть или будут в гвардейских полках офицерские вакансии. Вам, конечно, после отпуска придётся в запасной полк явиться, представиться командиру и получить открепление. Необходимые распоряжения туда будут направлены. – Он коротко кивнул адъютанту, который тут же сделал пометку в блокноте. – А затем, не медля, направитесь в Павлоградский гусарский. Я извещу Перевощикова Михаила Павловича. Полковник – хороший командир, он у меня в канцелярии генерала-инспектора кавалерии служил, но… – Николай Николаевич недовольно крякнул, – но не охотник.

Адъютант, делая очередную запись, улыбнулся.

– Благодарю, ваше высочество! Постараюсь оправдать ваше доверие!

От волнения у Павловского перехватило горло, он больше не смог произнести ни слова.

– Да уж постарайтесь, корнет. Возлагаю на вас надежды.

В три утра Павловского разбудила Пелагея, принесла ему чистые полушерстяные штаны и куртку, высокие яловые сапоги-ботфорты, кепи из войлока, большой охотничий нож в кожаных ножнах. Наскоро выпив чаю, великий князь, адъютант, жандармский полковник, Павловский и еще какой-то штатский господин, прибывший ночью, с ружьями, перепоясанные патронташами, на двух упряжках отправились в лес. Егерь Бобров со своими помощниками и собаками уже обложили густой ельник и гнали стадо кабанов к ручью, где были обозначены номера охотников.

Раннее июньское утро зачиналось быстро. И хотя до восхода было не меньше часа, серая ночная мгла на глазах превращалась в прозрачную голубизну, еще влажную, еще очень робкую, стелившуюся лишь внизу леса, у подножий огромных елей, раскрывая ото сна густой подлесок. А в высоте, в густых хвойных кронах, еще цеплялись за ветви большие куски ночного тумана, поднимавшиеся от близкого лесного ручья. Лес понемногу просыпался. В прошлогодней хвое зашуршали ежи, отправившиеся на поиски завтрака, засуетились лесные мыши, сверху вниз по стволу ели резво спустилась белка, проверила обстановку и немедленно устремилась назад, оставляя за собой облачко из крошек бурой коры. Птицы шевелились в подлесном кустарнике, в густой зелени берёз и осин, но пока не подавали голоса. Только наглая сорока прилетела неведомо откуда, уселась на высокую сухую ветлу и, подло выдавая охотников, разоралась на весь лес.

Павловский участвовал в настоящей охоте впервые. Поставленный на номер, очень волновался, всё время крутил головой, держал «лебо» заряженным и, как учили, стволом вверх и прикладом вниз под сорок пять градусов. Левая рука поддерживает цевье, правая на полупистолетной рукоятке приклада, указательный палец у предохранительной скобы спусковых крючков. Одним словом, так, чтобы немедленно вскинуть ружьё, прижать приклад к плечу, прицелиться и произвести выстрел. Всё немного не так, как учили обращаться с кавалерийским карабином в училище, но в общих чертах похоже. Из боевого карабина он бил отменно, лучше всех на курсе. Однако охотничье ружье тяжелее и длиннее, прицел более примитивен. Одним словом, нервы были на пределе.

Он слышал яростный лай собак, крики загонщиков, треск ломавшихся сучьев. Он понимал, стадо гонят прямо на них, но поначалу растерялся, увидав метрах в тридцати перед собой здорового секача и бежавшую за ним свинью. «В кого стрелять?» Собравшись, он вскинул ружьё к плечу и, казалось, будто не целясь, выстрелил в кабана. Боковым взглядом отметил, секач споткнулся и исчез за кустами тальника. Тут же ствол ружья был переведен на свинью. Выстрел. Животное пропало из виду. С громким лаем из кустов выскочили собаки, за ними, задыхаясь от беготни, показался егерь. Слева и справа, там, где на номерах стояли великий князь и жандармский полковник, прогремела серия выстрелов, послышались крики загонщиков.

Павловский продолжал стоять на номере, не зная, попал ли, и что делать дальше. Вскоре подошли разгорячённые великий князь, его адъютант и жандармский полковник с незнакомым штатским, а за ними помощники егеря тащили двух кабанов, привязанных за лапы к толстым жердям. Другие помощники что-то делали там, где, по предположению Павловского, возможно, мог оказаться раненый кабан. О свинье он вообще забыл.

Компания уселась на приготовленные складные стулья вокруг толстого елового пня, уже покрытого чистым полотенцем. Адъютант с егерем Бобровым споро выставили рюмки, водку, резали крупными кусками хлеб, ветчину и домашнюю колбасу. Тем временем помощники егеря подтащили убитых Павловским кабана и свинью. Корнет не верил своим глазам. Впервые в жизни он убил двух крупных зверей, причем двумя выстрелами!

– Ваше высочество, – подхалимски прогнусавил штатский, – первый тост позвольте произнести за лучшего стрелка России, за вас, ваше высочество!

Все дружно потянулись чокаться, но Николай Николаевич скорчил недовольную мину и отстранился от тянувшихся с рюмками рук.

– Остыньте, господа, остыньте. Сегодня знаменательный день. Сегодня родился новый русский охотник. Вы только поглядите, с двадцати саженей[3] двумя выстрелами уложил двух зверюг! Причём не ранил, а сразу завалил! Кабану попал в хребет, а свинью поразил в сердце. Хвалю, корнет!

Великий князь подошёл к Павловскому и чокнулся с ним, согнулся и прошептал на ухо:

– Хорошее начало карьеры.