Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe Страница 2

"Ду Юэшэн, гангстер, контролировавший прибыльную торговлю опиумом в Шанхае, был назначен Чан Кайши главой Бюро по борьбе с опиумом.

Требич Линкольн, венгерский еврей, перевоплотился в легендарного тройного агента Чао Кунга, "аббата Шанхая".

Моррис "Двустволка" Коэн, кокни-канадец, дослужившийся до звания генерала, служивший телохранителем доктора Сунь Ятсена; он будет репатриирован на том же корабле, что и Микки Ханн

в 1943 году.

"Принцесса" Сумайр из Пенджаба, ставшая супругой одного из самых проницательных дальневосточных шпионов Оси, остановилась в отеле Cathay в 1940 году и объявила о своем

намерение выйти замуж за самого богатого холостяка Шанхая. Фотография сэра Виктора Сассуна.

Любовник и будущий муж Микки Ханн - ученый Чарльз Боксер, возглавлявший военную разведку Гонконга, пока не был интернирован японцами в 1941 году.

Документ, покрытый машинописными посланиями интернированных союзников друзьям на Западе, был тайно доставлен Микки Ханом в Нью-Йорк на борту парохода "Грипсхольм". Агенты ФБР

обнаружила кусочек белого шелка, вшитый в рукав платья ее дочери Каролы.

Микки Хан и ее дочь Карола, Нью-Йорк, 1944 год.

Антикоммунистическое шествие у готического отеля Metropole сэра Виктора Сассуна в стиле ар-деко на Фучоу-роуд, 16 мая 1946 года.

Заботливый Зау Синмай, около 1957 года, у себя дома на Хуайхай-роуд (проспект Жоффра) в Шанхае. В первые годы коммунизма он зарабатывал на жизнь переводами.

произведения Марка Твена, Шелли и Тагора на китайском языке.

Современный вид на крышу отеля Peace Hotel (бывший Cathay), вид через реку Хуанпу на башню Oriental Pearl Tower в Пудуне.

Пролог

Водный город Чжуцзяцзяо, муниципалитет Шанхая, 28 марта 2014 года

Семья Шао получила хорошие указания.

У автобусной станции Чжуцзяцзяо водитель педикэба в бежевой малярной шапочке взглянул на черно-белую карту, которую я распечатал в бизнес-центре своего отеля, и пробормотал: "Хао, хао, хао". Отбросив сигарету, он жестом пригласил меня сесть на мягкое сиденье позади него, и я наблюдал, как он встал на педали в безымянных кроссовках, используя весь свой вес, чтобы создать небольшой импульс. Когда мы подъехали к первому из полудюжины горбатых мостиков, он наклонился, чтобы щелкнуть выключателем на придуманном им электромоторе. Сделав за него работу на подъеме, он откинулся в седле, и мы оба смогли полюбоваться старинным китайским пейзажем: водным пейзажем плоскодонных деревянных сампанов, их солнечные навесы увешаны красными бумажными фонариками, которые катятся вверх и вниз по каналам древнего водного города.

Сейчас, когда мы остановились возле комплекса, окруженного рвом и причудливыми скульптурами мальчиков, играющих на флейте, верхом на гигантских карпах, я перечитал текст последнего сообщения, которое прислала мне Перл.

"После того как вы войдете на кладбище, посмотрите на левую сторону, в третий блок. Место моих бабушки и дедушки находится в середине первого ряда". Бритоголовый буддийский монах в охристых одеждах указал мне дорогу через сторожку, крышу которой украшали вздернутые карнизы, и я пошел в сторону участка с плотно стоящими прямоугольными надгробиями, крайний ряд которых выходил на крошечный участок огороженной лужайки с коричневыми пятнами.

На двенадцатом участке я нашел то, что искал. Это был официальный свадебный портрет молодых мужчины и женщины, установленный вровень с полированной гранитной поверхностью надгробия. Большинство других могил были увенчаны плохо освещенными фотографиями мужчин в западной одежде.

Деловые костюмы или женщины с пышными прическами и блузками с рюшами. Тщательно продуманная композиция и шелковые платья с высокими воротниками выдавали элегантность менее строгой эпохи. Почти идеальный овал лица женщины, подобно рассеивающемуся кольцу дыма, дополняло окружающее ее эллиптическое обрамление, а пышная черная челка, зачесанная вниз по кривой, лежала вровень с тонкими черными бровями. В одном из уголков ее рта я заметил намек на ямочку. Ее улыбка, как и улыбка мужчины рядом с ней, была спокойной и благодушной, наводящей на мысль об общих детских секретах, которые в ранней взрослой жизни перешли в комфортное соучастие.

Однако мое внимание привлек именно мужчина на портрете. Его иссиня-черные волосы были убраны под высокий, забавный лоб, над глазами, которые, по выражению одного из почитателей, напоминали "черный виноград на белом нефритовом блюде". Хотя он был китайцем, нижняя половина его лица - полные губы, квадратный подбородок и длинный аквилонский нос с изящно загнутыми назад ноздрями - выглядела скорее средне-, чем дальневосточной. Чисто выбритый на этой фотографии, он чаще всего был с тонкими усиками и козлиной бородкой, которые, когда он надевал длинные одеяния конфуцианского ученого, вызывали в памяти романтического героя Средиземноморья и тайны Востока. Отчасти шейх Рудольфа Валентино, отчасти Фу-Манчу в исполнении давно забытой голливудской звезды Уорнера Оланда, он представлял собой неотразимое сочетание Востока и Запада.

На надгробной плите были записаны имена супругов, подтверждено, что они муж и жена, и указаны даты их рождения (ее - 1905 год, его - годом позже). Также указаны даты их смерти: его - в разгар Культурной революции, ее - в тот же год, когда правительственные войска из пулеметов и автоматов расстреливали демонстрантов, выступавших за демократию, на площади Тяньаньмэнь. Оборотные стороны соседних надгробий были пустыми, но на их могиле была надпись: в граните были высечены четыре колонки символов, всего двадцать восемь ярко-розовых идеограмм. Сделав снимок, я пообещал себе, что, как только вернусь в отель, обязательно переведу надпись. Я надеялся, что она даст ключ к разгадке тайны, которая привела меня в Китай.

Однако на данный момент загадка оставалась. След, по которому я шел, заканчивался у этой необычной могилы на далекой окраине Шанхая.

Человек, похороненный на кладбище Гуй Юань, известен китайцам, говорящим на мандарине, как Шао Сюньмэй. При жизни носители диалекта ху, который до сих пор является основным языком общения для четырнадцати миллионов человек в районе Шанхая, называли его Цзау Синмэй. До Второй мировой войны сотни тысяч читателей на Западе знали его как мистера Пана, очаровательного и химерического поэта и издателя с полным домом детей, непутевым грабителем-отцом и многострадальной женой. Его злоключения в серии виньеток New Yorker в конце тридцатых годов очеловечили непостижимого китайца для образованной западной аудитории. Для своих литературных поклонников Зау