Нелюбимые - Дмитрий Болдин Страница 20

— Как на работе? — спрашивает мама и делает глоток вина.

— Хорошо. — Я смотрю в сторону зала, где поющую девушку окружают танцующие люди. — Хотя… я не знаю…

— А что ты не знаешь?

— Я не знаю, что дальше будет. И все.

— А ­что-то будет?

— Вот я и не знаю, что будет, мам.

— Подожди, — она закидывает ногу на ногу, — все же хорошо? Или у тебя проблемы?

— У меня нет проблем, но…

— Это главное, Максюш, что у тебя нет проблем. А все остальное — это так. Как бы тебе сказать…

— Как есть.

— Мишура, — произносит мама и показывает в сторону зала. — Все это мишура. Главное, чтоб у тебя все было хорошо и здоровье было.

— Возможно, мам. Но мне так нравилось все, а сейчас не знаю, что вообще будет.

Официант приносит бокалы с вином и виски, а мне стакан воды с лимоном.

— Надо с отцом поговорить, если волнуешься.

— Не надо, мам. Не надо с ним об этом говорить.

— Он решит, если ­что-то не так, он же главный акционер.

— Да там все хорошо, просто ощущение ­какое-то…

— Какое? — Мама снова разворачивается ко мне.

— «Как раньше» сейчас уже нет. Будто я был окружен людьми и мы все ­что-то вместе делали и радовались этому. Словно это был пионерлагерь, но из него многие уехали и никто не возвращается. К­ак-то так.

Подруги мамы вместе со всем залом затягивают припев, мама молча смотрит на людей, потом ставит бокал на стол.

— Знаешь, что это, сынуль?

— Что?

— Это просто ты взрослеешь, вот и все.

— Я давно уже не ребенок.

— Это тебе так кажется, — смеется мама и целует меня в висок. — Ты всегда им будешь. Для меня. Но внутри себя ты взрослеешь. Из-за всего вокруг у тебя меняются взгляды, от тебя уезжают коллеги. Они ­когда-то все вернутся, и вы снова будете ­что-то делать вместе. Но ты все равно — ребенок. Мой.

Мама кладет мне голову на плечо, а я рукой прижимаю ее к себе.

— Ты знаешь, — она зевает, — взрослеть нормально, Макс. Нам с отцом пришлось взрослеть в девяностые, вот это ужас был. Когда я в морозы стояла и продавала на рынке вещи, а он ­где-то обменивал деньги и по ночам уезжал на разборки. И я не знала, вернется ли обратно.

— Да уж.

— Вот тогда мы все повзрослели. Представляешь, — мама вытягивает свою руку и смотрит на бриллиантовые кольца, которые ярко сверкают в свете лучей с потолка, — твоя мама продавала на рынке вещи.

— Не могу даже представить, мам.

— А такое было. Так вот и повзрослели.

— А долго ты там стояла?

— Пока тобой не забеременела. Потом уже дома была. А отец реже стал на разборки ездить. Затем офис у него появился, когда ты родился…

— Ты скучаешь по тому времени?

— По времени — нет, а по отношениям и молодости — да.

— Ты прекрасно выглядишь, мам, прекрати.

— Спасибо, сынуль. Но это все косметологи, подтяжки, уходы. Сам все знаешь про это, ты же в глянце работаешь.

— Угу. А отношения — в каком смысле?

— Добрее люди были, вот и все. И искреннее. Причем все: и у кого были деньги, и у кого их не было. Все были другие, более открытые.

— Понятно.

— Хотя… не знаю, может, ваше поколение и открытое. М­ы-то уже зачерствели за заборами и не знаем, какие вы.

— Я и сам не знаю, мам.

Мама смеется, а в зале девушка заканчивает песню:

И все вроде бы ровно, но

Она хотела бы жить на Манхэттене

и с Деми Мур делиться секретами…[6]

— А с Алисой у тебя что? — спрашивает мама, когда одна из ее подруг поворачивается к нам и подзывает к перилам, но мама отрицательно качает головой.

— Да все как и было.

— Как у нее дела?

— Хорошо.

— Снимается?

— Угу.

— Почему не приезжаете в гости?

— Да не знаю, мам.

— Так дети появятся, а я из телеграмов только узна́ю, что бабкой стала.

— Прекрати. — Я крепче обнимаю маму, и она улыбается.

— Отец с ее папой часто встречаются.

— Что они делают?

— Да ­что-то в своем секторе.

— Понятно.

— Лицензии там все продлевают ­какие-то.

— А ты с ее родителями общаешься?

— Редко. С мамой ее иногда к косметологу ходим, потом едем в «Турандот» или сюда. Однажды Алиса даже приезжала.

— Это когда?

— Да полгода назад.

— Что говорила?

— Не помню уже. Немного посидела и уехала с тобой встречаться, кажется. Может, нам всем вместе собраться? Я организую тут «Веранду у дачи».

— Не надо, мам.

— Ну как хочешь. У вас точно все хорошо?

— Я не знаю.

— Разлюбил? — Мама смотрит вглубь зала, где один из гостей преподносит девушке большой букет красных роз, а администратор забирает у нее микрофон.

— Я не знаю, мам. Но ­как-то все непонятно. Не знаю, как объяснить.

— Объясни как можешь.

Диджей ставит танцевальную музыку, мамины подруги возвращаются за стол и берут бокалы с вином. Они чокаются и спрашивают маму, не хочет ли она ­что-нибудь спеть. Мама отрицательно качает головой, говорит, что, может быть, чуть позже, и поворачивается ко мне.

— Так что у вас с Алисой? — спрашивает она.

— Да ничего, мам. Я не знаю.

Она гладит меня по ладони и очень тепло улыбается.

— Вы живете вместе сейчас?

— Угу.

— А почему ты приехал сегодня сюда?

— Давно не видел тебя.

— Или ты просто домой не хочешь?

— Я там был уже.

Мама задумчиво смотрит на меня, и мне начинает казаться, что она понимает, что я ­что-то утаиваю. Мне становится неловко и совестно.

— Не говори, если не хочешь, — наконец произносит она.

— Да, не хочу, мам.

— Ну и не говори. Все нормально.

— Нет, я домой не хочу.

На экранах появляется номер заказа и название песни: «Однажды». Гости смотрят на плазменные панели, и ­какая-то женщина берет микрофон. Начинает играть легкая мелодия, которую я никогда не слышал. С первой строчки женщина завораживает всех своим голосом, и гости вновь подходят к перилам, чтобы посмотреть, как выглядит певица. Мама начинает легонько покачиваться в такт песне, а я смотрю на плазму над нашим столиком, на слова второго куплета:

Ты влюбишься однажды и навек,

И остальное станет так неважно,

Ведь счастье все равно находит всех

Однажды, однажды.

— Хорошая песня, — тихо произносит мама.

— Никогда ее не слышал.

— Ты еще маленьким был. — Мама улыбается. — Надо добавить ее себе в телефон.

— Это какой год?

— Думаю, начало двухтысячных.

— Красивая.

— Очень. Хорошие были песни. Хочешь, останешься сегодня у нас?

— Нет, я домой поеду, мам.

— Ну смотри. Если что — приезжай. Твоя комната как стояла, так и стоит. Кажется, в ней ничего не менялось.

Я улыбаюсь и кладу голову на плечо маме, а затем целую ее и чувствую, как она расплывается в улыбке. Мама гладит меня по щеке, а на экранах появляются строчки, которые начинают повторяться: