The Founding of Modern States New Edition - Richard Franklin Bensel Страница 21

Кульминацией" этого исторического процесса стало то, что парламент стал "простым выражением общественного мнения", а "полномочия по смещению кабинета министров перешли от короля к нижней палате, а затем от нижней палаты к народу". Однако плавность исторической эволюции этих переходов привела к тому, что монарх на практике практически не сохранил прежнего дискреционного суверенитета, в то время как теоретически он по-прежнему обладает "всеми государственными полномочиями и вынужден осуществлять их только через своих министров". В XVII веке "король управлял через своих министров", теперь "министры управляют через короля".

Хотя никогда не было такого момента основания, когда принятие конституции четко совпадало бы с созданием государства, в настоящее время парламент заседает в качестве конституционного конвента всякий раз, когда собирается в качестве законодательного органа. Если рассматривать это необычное сочетание ролей в историческом контексте политического развития Англии, то оно полностью соответствует взаимной эволюции народа, его трансцендентной социальной цели и государства, которое их объединяет. Однако существует потенциально серьезное противоречие между "обычными правами англичан, правом на личную свободу и правом на частную собственность" и ролью парламента, который, будучи "великим и могущественным собранием страны", может по своему усмотрению изменять английскую конституцию. Формально парламент получил право изменять конституцию в Акте о реформе 1832 г., но этот акт лишь подтвердил в принципе то, что уже сложилось исторически на практике. Однако эта власть также означает, что парламент может создавать и уничтожать индивидуальные права путем принятия простого закона. Эта возможность сделала политическую традицию и обычай, интерпретируемые и воспринимаемые обществом, хранителем "прав англичан" и, таким образом, возвела историю в ранг гаранта.

В заключительном отрывке "Истории английского права до эпохи Эдуарда I" Поллок и Мейтланд описывают органическое единство нации в конце XIII века в терминах, не оставляющих сомнений в том, что Уэльс, Шотландия и Ирландия практически не сыграли никакой роли в основании Англии: "Англия, в которой зародилось английское право, Англия Хартии и первых парламентов, была много управляемой и мало управляемой Англией". Король, народ и право развивались в течение последующих веков, но отличительные качества нации, бесспорно, возникли и впоследствии перешли от англичан, населявших эту "маленькую Англию".

В стандартном историческом повествовании валлийцы занимают наиболее выгодное положение, поскольку они довольно рано вошли в состав английской нации; шотландцы рассматриваются как достойные партнеры, пришедшие уже после завершения основной работы; а ирландцы практически всеми историками воспринимаются как чужаки. В 1991 году Лойн, например, пришел к выводу, что "идея английской нации полностью сформировалась к 1307 году". В это время Англия доминировала над Уэльсом, "и значительная часть валлийского народа, пусть и неспокойно, но успешно вписалась в английские методы, английское право и английское предпринимательство". Однако, хотя потенциальное включение Уэльса и Шотландии в состав английской нации "было гораздо более чем несбыточной мечтой", эти события все еще оставались в будущем. До такого включения валлийские законы были "варварскими, едва ли христианскими", а валлийцев нужно было "превращать в англичан".

За несколько веков до включения в состав страны "кельты... были оттеснены на запад волнами германских завоеваний" и "постепенно теснились на все меньшем пространстве. Для такого народа было нелепо надеяться на независимость от своих великих и амбициозных английских соседей, даже если в их жилах текла разная кровь". Тем не менее, подчинение Уэльса "потребовало больших усилий", поскольку, "как и у других кельтских рас, у валлийцев было много поэзии и чувств, и главной задачей их поэтов было побудить народ к сопротивлению англичанам". После поражения Уэльс стал "частью Англии" и, таким образом, "разделил блага конституционной системы, которую совершенствовал Эдуард I".

Развитие событий в Шотландии и Англии шло примерно параллельно, поскольку их королевские дома неоднократно вступали в межродовые браки, а общая "норманнская и английская кровь... сделала ранние механизмы управления в Шотландии очень похожими на английские". Однако "отсутствие английских народных собраний на большей части территории Шотландии препятствовало раннему развитию самоуправления", и по этой причине "англо-норманнская конституция была гораздо более деспотичной и олигархической в Шотландии, чем в Англии". Шотландские феодалы жестко использовали свою относительно большую власть, и в результате парламентская демократия развивалась медленнее, чем в Англии. Таким образом, Шотландия не оказала влияния на развитие Англии и лишь несовершенно реализовала потенциал английских институтов.

Хьюм отмечал, что Ирландия "никогда не была завоевана или даже вторгнута римлянами" и поэтому была лишена благ римской "цивилизованности". Вследствие этого ирландцы "пребывали в самом грубом состоянии общества и отличались только теми пороками, которым всегда подвержена человеческая природа, не укрощенная воспитанием и не сдерживаемая законами". Таким образом, они "с начала времен были погребены в глубочайшем варварстве и невежестве" и, хотя "никогда не были полностью покорены, сохраняли враждебность к своим английским завоевателям". Ненависть к англичанам, собственно, и была одной из причин того, что ирландцы "оставались по-прежнему дикими и непримиримыми". Только в начале XVII в., после 400 лет английского порабощения, Ирландия смогла стать "полезным завоеванием для английской нации".

Хотя в некоторых отношениях его рассказ может показаться более милосердным, Рэнни все же описывал ирландцев как "погруженных в варварство" в течение десятилетий после Нормандского завоевания. Вторжение датчан в предыдущие века не продвинулись дальше восточного побережья. Более того, датчане "не смешивались с ирландцами и не покоряли их; они лишь ... привели их к угрюмой изоляции среди своих болот, посеяв в их сердцах семена смертельной вражды к германским расам". Позднее Генрих II попытался завоевать Ирландию, но ему удалось лишь посадить на престол нескольких баронов. Фактически английский контроль был почти полностью ограничен восточным и юго-восточным побережьем, где "масса английских переселенцев" смешивалась с датчанами. За границей ирландцы жили так же, как и всегда, и со временем даже потомки английских лордов "опустились на низкий уровень кельтской цивилизации". К 1300 г. ирландцами управляли "аристократия английского происхождения... которая теперь была варварами", английская "конституция, действие которой ограничивалось округом близ Дублина", и "две расы, чуждые по крови, которые не могли ни верить, ни управлять, ни истреблять друг друга". Хотя номинально ирландцы были христианами, "влияние этой религии исчезло".

В 2006 г. Хенсон описал "Великобританию, которая разделена на две части: Англию и то, что иногда довольно пренебрежительно называют кельтской окраиной". Он объясняет существование отдельных шотландской, валлийской и английской идентичностей "ощущением" среди англичан, "что англосаксы имели божественное право находиться в Британии и обладали высшим правом... править всем островом". Хотя Хенсон имел в виду