Обручение с вольностью - Леонид Юзефович Страница 25

Перечитав написанное, Васильев вымарал послед­ние строки. Они очевидно выдавали собственную его к молоку слабость. Антону Карловичу знать о ней вов­се было не обязательно. Тем более что Сигов, приметив, с каким томительным наслаждением пьет тирольское молоко губернский советник, улучил минутку спросить его: «Не желаете ли приобрести такую скотинку?»

Тогда Васильев отделался ничего не значащей фра­зой. А сейчас возмечтал вдруг о такой корове. Хлопот бы она ему никаких не доставила. Можно ее поселить у матушки, на Заимке. Ихнюю бы Феньку продали, а эту взяли. Что же касается сирот, Васильев тут же уте­шил себя двумя соображениями. Во-первых, как гово­рил Сигов, из Тироля не одна эта корова прибыла. Мож­но было и другую взять. А во-вторых, Васильев ни Сигову, ни Платонову не доверял и сильно подозревал, что после отъезда комиссии на место немецкой чудесницы встанет здешняя облезлая буренка. Или даже вов­се коза. Так что никакого вреда от его приобретения младенцам не выйдет. А ему при его здоровье оно очень было бы кстати.

Васильев не сразу заметил, что голоса в гостиной сделались громче. Сперва он подумал, будто опять ис­правница пошла не с той карты, вызвав негодование бдительного протоиерея. Однако голоса Капусткина не­слышно было. Зато отчетливо слышался голос Плато­нова:

— ...нет, это положительно всякие межи переходит?

Горничная девка что-то сказала, послышался скрип отодвигаемого стула и тонкий фальцет хозяйки:

— Прошу тебя, Павлуша, не ходи! Сейчас Якова по­зовем!

Шаги Платонова стихли в коридоре, и Васильев, не слишком задумываясь о происходящем в гостиной, вновь склонился над столом.

«... Я должен заметить, — бодро побежала из-под его пера бисерная строчка, — что известный Вам Мосцепанов никоим образом не стоит того беспокойства, ко­торое Вы по доброте своей о нем имеете. Сам он чело­век сомнительной нравственности, к каковому мнению пришел протоиерей Капусткин, поскольку я по роду обязанностей на эту сторону дела обращал меньше вни­мания. Всему заводу ведомы его плутни с вдовой здеш­него учителя Бублейникова. Эта легкомысленная ме­щанка уже в год смерти мужа родила от Мосцепанова дитя, вскоре умершее. Не вдаваясь в гнусные подроб­ности сего дела, открытые мне через протоиерея Ка- пусткина надзирательницей воспитательного дома, по­лагаю должным довести до сведения Вашего одно: помянутый младенец обманным путем подкинут был в воспитательный дом, где и умер позднее от горячки. История эта, многими лицами подтверждаемая, лиш­ний раз свидетельствует, что беспочвенные обвинения Мосцепанова назначены были, вероятно, заглушить на­родную молву и направить ее в русло обличения на­чальства, по каковому руслу она, к прискорбию, все еще имеет большую склонность течь...»

Губернатор губернатором, но и самого Демидова тоже нельзя было не принимать в расчет. Из демидов­ской избы сор никому выносить не позволялось — будь ты хоть какими звездами отмечен! Это Васильев хо­рошо понимал и потому старался.

Тут вновь послышался голос Платонова:

— Постойте, милостивый государь, постойте! Да как вы посмели порог мой переступить! Никто с вами и говорить не хочет. Я вам говорю, ступайте прочь. И трость уберите. Вот я людей позову... Я-а-ков!

Теперь Васильев встревожился. Отложив перо, он вышел в гостиную, и глазам его представилась следую­щая картина. Капусткин сидел в углу, у печи, откинув к ее изразцовой бирюзе свою большую седоволосую го­лову. На лице его написано было любопытство, смяг­ченное выражением собственного достоинства. Завод­ская исправница, ломая руки, стояла вблизи стола, на котором разложены были карты рубашками вверх. А из других дверей пятился в гостиную Платонов. Он изо всех сил цеплялся пальцами за дверные косяки, пыта­ясь удержать наступавшего на него высокого мужчину в потертом офицерском мундире без эполет и в фуражке. Мужчина этот находился еще в коридоре и не мог охватить взглядом всю гостиную. Протоиерея и завод­скую исправницу он не видел. Но Васильева углядел сразу. Углядев, легко отсоединил от косяка руку Плато­нова и шагнул мимо него в комнату.

— Яков! — взвизгнула исправница.

— Я вашего кучера сейчас у трактира видел... Так- то! — смешно припадая на правую ногу, мужчина пря­миком направился к Васильеву.

Тот приосанился, понимая уже, кто перед ним стоит. А мужчина сделал еще шаг и по-военному резко вжал подбородок в ямку между ключицами:

— Отставной штабс-капитан Мосцепанов... С кем имею честь?

— Советник губернского правления Васильев.

Капусткин поднялся со стула, печально поглядел на разбросанные карты, так и не сложившиеся в задуман­ную им комбинацию, и подошел к Мосцепанову,

— Соборный протоиерей Капусткин, — сказал Ва­сильев.

Евлампий Максимович почтительно склонил голову: — Весьма рад, ваше благородие!

— А ты, голубчик, хромаешь, аки богоборец Иа­ков,— с усмешкой проговорил Капусткин. — Где же по­страдать изволил?

— Под Шампобером имел честь,— поморщившись* сказал Евлампий Максимович.

На лице протоиерея отразилось недоумение:

— Где, где?

— Под Шампобером, —повторил Евлампий Макси­мович. — В кампанию четырнадцатого года во Франции,— этим напоминанием хотел он показать, что хотя сражение и незнаменитым было, но зато самой кампании вряд ли какая другая могла быть знаменитее.

Капусткин пожал плечами:

— Не слыхал...

— А не там ли генерал Олсуфьев к французам в; плен попался? — спросил Васильев, разглядывая стоп­танные сапоги гостя, из которых правый чуть не на вер­шок был меньше левого.

— Это со всяким случиться может.

— Вояки! — подал голос Платонов. — Ему самому только с ребятишками и воевать! Пока его от учитель­ской должности не отстранили, мой-то сын все с распухшими перстами ходил. Чуть что не так — линейкой по перстам!

— Олух потому что, — сказал Евлампий Максимо­вич, ничуть не смутившись. — Да и про линейку в учи­лищных правилах особо писано.

XXVII

Евлампий Максимович решился прийти сюда после многих колебаний. Утром он совсем собрался было уже в воспитательный дом, но передумал и не пошел, пото­му что вполне мог там не сдержаться, наговорить гру­бостей. Зато он целый день никуда не отлучался. Ждал, что члены комиссии, убедившись в истинности сообщен­ных им сведений, после к нему пожалуют. Еремей с ут­ра все в дому прибрал, полы вымыл, складни у икон почистил. Татьяна Фаддеевна тоже заглянула, принесла разную закуску на случай визита и украсила портрет государя букетиком цветов, называемых богородицыны- ми башмачками. К вечеру букетик стал сохнуть — па­рило весь день, и тогда Евлампий Максимович, отринув сомнения, сам пошел к Платонову.

— Воистину, — пробасил Капусткин, — хоть ты и дворянин, голубчик, и офицер, а нет в тебе понятия о благородстве. Вломился в дом, как пьяный кучер