Монах - Мэтью Грегори Льюис Страница 25

– Ну, в ее молчании я уверен; она слишком боится меня и слишком любит своих детей, чтобы осмелиться выдать мой секрет. Кроме того, Жак и Робер за нею присматривают, и ей не позволено выходить из дому. Слуг я хорошо поместил в амбаре. Постараюсь, чтобы все было тихо до прибытия наших друзей. Знать бы мне, что ты их найдешь, так уложил бы гостей в два счета; но вдруг ты их не застанешь? Тогда утром служащие удивятся, куда они делись, и потребуют объяснений…

– А если кто-то из господ сам догадается о наших делах?

– Тогда заколем тех, до кого можем добраться, а с остальными потом как-нибудь разберемся. В общем, чтобы такого не случилось, беги-ка ты в пещеру; банда никогда не выходит на промысел раньше одиннадцати, и если ты постараешься, то успеешь перехватить их.

– Скажи Роберу, что я взял его лошадь; у моей порвалась уздечка, и она сбежала в лес. Какой пароль?

– «Награда за отвагу».

– Отлично. Я ухожу!

– А я пойду к гостям, а то как бы мое долгое отсутствие им не показалось странным. Счастливого пути, и не мешкай!

На этом почтенные компаньоны расстались; один направился к конюшне, другой пошел к входу в дом.

Можете себе представить, что я чувствовал, внимая этому разговору, из которого не пропустил ни единого звука. Я не рисковал положиться на собственные мысли и не находил никакого способа избежать грозящей мне беды. Я понимал, что сопротивление будет бесполезно: у меня не было оружия, и я был один против троих. Однако наконец я решил продать свою жизнь как можно дороже. Боясь, как бы мое отсутствие не вызвало подозрений у Батиста – он мог сообразить, что я подслушал, какое поручение он дал Клоду, – я быстро зажег свечу и вышел в коридор. Спустившись в кухню, я увидел стол, накрытый на шесть персон; баронесса сидела у камина, Маргерит заправляла салат маслом, а ее пасынки перешептывались в дальнем углу комнаты. Батист, которому нужно было обогнуть сад, чтобы достичь входной двери, еще не пришел. Я спокойно уселся напротив баронессы.

Взглянув на Маргерит, я дал ей понять, что ее намек мною усвоен. Как изменилось мое восприятие! То, что прежде казалось унынием и угрюмостью, я теперь расшифровал как отвращение к своему семейству и сочувствие ко мне. В ней я видел своего единственного союзника, но, помня, что муж следит за нею, не мог всерьез надеяться на проявление ее доброй воли.

Как я ни старался скрыть волнение, оно явственно читалось на моем лице. Я был бледен; и слова мои, и движения были бессвязны и неловки. Братья-молодцы заметили это и спросили, в чем дело. Я приписал свое состояние чрезмерной усталости и мучительному воздействию суровой зимы. Поверили они или нет, не скажу; во всяком случае, они больше не приставали ко мне с вопросами.

Я попытался отвлечься от опасной обстановки, заговорив на общие темы с баронессой. Я расспрашивал ее о Германии, сообщив, что намереваюсь там вскорости побывать. Видит Бог, в тот час я вообще не думал ни о каких поездках! Дама отвечала непринужденно и любезно и даже призналась, что удовольствие от общения со мной компенсирует для нее задержку в пути, и настоятельно приглашала меня наведаться в замок Линденберг[12].

Слушая издали, братья обменялись злобными ухмылками, подразумевая, что ей сильно повезет, если она сама туда доедет. Я не упустил этой подробности; скрыв вызванное ею чувство, я продолжал беседовать с дамой, но так часто отвечал невпопад, что она усомнилась, в своем ли я уме (о чем рассказала мне впоследствии). Дело было в том, что трудно говорить об одном предмете, когда думаешь совсем о другом. Я все изобретал способы, как выйти из дома, добраться до амбара и сообщить слугам о замыслах нашего хозяина, и тут же убеждался, что все они неосуществимы. Жак и Робер не спускали с меня глаз, и мне пришлось отказаться от этой идеи. Оставалось надеяться лишь на то, что Клод не застанет бандитов, и тогда, согласно тому, что я слышал, нас не тронут и дадут уехать.

Я невольно содрогнулся, когда Батист вошел в комнату. Он долго извинялся за то, что его «задержали неотложные дела». Затем он спросил, можно ли ему с семейством поужинать за одним столом с нами, а то, видите ли, почтение не позволит ему допустить такую вольность. О! Как я проклинал в душе этого лицемера, который собирался лишить меня жизни, и какой хорошей жизни! У меня были все причины любить ее: молодость, богатство, знатность и образование, и какие прекрасные горизонты открывались передо мной! И всему этому мог вот-вот настать ужасный конец… Но приходилось притворяться и делать вид, будто мне льстят фальшивые любезности негодяя, уже держащего наготове кинжал.

Разрешение было дано, и мы сели за стол. Мы с баронессой сидели по одну сторону, сыновья – напротив нас, спиной к двери. Батист занял место в торце стола, рядом с баронессой, а слева от него было место для его жены. Она вскоре вошла в комнату и поставила перед нами простое, но вкусное деревенское кушанье. Хозяин счел необходимым извиниться за скудость угощения: «мы-де заранее не знали, что вы прибудете, посему и предлагаем лишь ту пищу, которая рассчитывалась на семью».

– Но, – добавил он, – ежели вдруг благородные господа немного задержатся, тогда уж я надеюсь угостить их на славу.

Мерзавец! Я хорошо усвоил, какое «вдруг» он имеет в виду. И чем нас угостит…

Моя спутница по несчастью совершенно перестала огорчаться из-за задержки в пути. Она смеялась, весело болтала с хозяевами. Я пытался следовать ее примеру, но не преуспел. Мое деланое оживление и потуги поддержать беседу не ускользнули от Батиста.

– Ну же, сударь, приободритесь! – сказал он. – Видать, усталость ваша еще не прошла. Что скажете, если я вам для поднятия настроения предложу бутылочку превосходного старого вина, которое досталось мне от отца? Упокой господи его душу, он отошел в лучший мир! Я редко беру это вино; но ведь и таких гостей принимаю не каждый день, для такой оказии не жаль бутылочки!

Он дал своей жене ключ и объяснил, где лежит упомянутое вино. Она явно не обрадовалась этому поручению; ключ взяла с принужденным видом и не спешила встать из-за стола.

– Ты меня не слышала? – сказал Батист сердито.

Маргерит метнула в него