Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски - Сергей Николаевич Ульев Страница 27

— Тпрфрю — у — у… тпрфрю — у — у… — отзывался организм Лейкина на каждый такой удар.

За соседними столами уже начали оглядываться и принюхиваться. И в каждой пьяной роже легко угадывался потомок Стеньки Разина. Ржевский понял, что драки не миновать. Но драться на трезвую голову было не в его правилах. Он сел за стол, под которым неожиданно прекратилась пальба, и сказал трактирщику:

— Ну-ка, любезный, обслужи гусара.

— Чего прикажете, ваше благородие?

— Стопку водки, стакан вина. И соленый огурец.

— Два огурца? — услужливо заметил Лука Фомич.

— Один.

— А чем же их благородие, которое под столом, закусывать будет?

— Болван! — сказал Ржевский. — Вино и водка — это все мне. Меня одна водка не берет, хоть ведро выпей.

— Сейчас все будет, ваше благородие.

Трактирщик побежал за спиртным. Поручик глянул под стол.

Лейкин перевернулся на живот, уткнувшись носом в отнятый у трактирщика сапог. Теперь ему снилась Клавдия Васильевна. Она сидела на подоконнике и заплетала себе косу. Она была совсем голая и бесстыдно ему подмигивала. Он подошел к ней, взял на руки и понес к дивану. Но Клавдия Васильевна оказалась почему-то такой увесистой, куда тяжелее, чем наяву.

«Клава, золотце, почему ты такая тяжелая?» — хотел было спросить Лейкин, но она как бы уже угадала его мысли и пробасила ему нежным голосом: «Какая я тебе Клава, золотце?! Я фельдмаршал Кутузов!»

— Тпрфрю — у — у… — вырвалось из — под Лейкина. — Тпрфрю — у — у-ить!

— Три тысячи чертей! — крякнул Ржевский. — Что это на него сегодня нашло?

Два мужика за соседним столом угрюмо привстали. Тот, что был пониже, цыкнул зубом, сплюнул на пол и сказал, обращаясь к Ржевскому:

— Ваше благородие, мы люди простые, штатские. И защитников отечества своего мы уважаем. Но нам обидно видеть, как ваш сослуживец портит нам тут именины своим, простите, пердежом.

— Унесите его отсюдова подобру — поздорову, пока я ему кишки не выпустил, — прохрипел второй мужик, что выглядел повыше и покрепче первого. И показал из — под полы поручику длинный нож.

— Ну зачем ты так, Вася, — с укоризной сказал ему его вежливый приятель, но было поздно.

Поручик Ржевский вскочил, гневно зашевелив усами.

— Молчать! Вы, пьяный сброд! — заорал он. — У человека констипасьон,[16] а вы скандалить вздумали?! Мерзавцы!! Да я… да я вас… Фомич, где ты, сукин сын?

— Я здесь, ваше благородие, — подскочил к нему трактирщик с подносом, на котором дребезжали два стакана и катался мокрый огурец. — Ваш заказ.

Ржевский взял в левую руку стакан с вином, в правую стакан с водкой.

— Ну, мерзавцы, сейчас я вам покажу, — сказал он мужикам. — За Его Величество Александра Павловича! — Он залпом осушил водку. — За Ее Величество Елизавету Алексеевну! — Он залпом выпил вино и громко захрустел огурцом. — Сейчас, мерзавцы, вы у меня получите.

— Да, барин, мы чего… мы так… — забормотал мужик, что пониже.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал Ржевский, доедая огурец.

Потом бросил огрызок трактирщику на поднос и выхватил из ножен саблю.

— Пор — р — рублю!! — заорал он не своим голосом.

— Я же говорил тебе, Вася, «зажми ноздри», — простонал низенький мужичок, подталкивая своего приятеля к выходу. — А ты все «кишки», «кишки»…

Но Ржевский, резво перепрыгнув через несколько столов, отрезал им все пути к отступлению.

В трактире повисла тревожная тишина. Все, кто еще был в состоянии держать голову, во все глаза уставились на разгоряченного гусара, лихо размахивающего сверкающей саблей.

Два несчастных мужика застыли в пяти шагах от Ржевского, не зная, куда бежать. Их разделяло два стола. Первый стол был пуст, за вторым безмятежно дрых пьяный поп. Перед его носом стояла пустая бутыль.

— Смотрите, сучьи дети!

Ржевский рубанул саблей, и от бутылки в один миг слетело горлышко, причем сама она даже не покачнулась.

Мужики попятились.

— Ма — ма ро — одная! — заголосил вдруг низенький, и в штанах у него затрещало. — Убивают!

Ржевский хватил саблей по пустому столу. Стол переломился пополам.

— Ага — ха — ха — ха! — торжествовал поручик, приближаясь к мужикам. — Видали, мерзавцы!

— Отче наш, — забормотал мужик, который еще недавно грозился ножом, а теперь совсем сник. — Ежи си на небеси…

— Иже еси на небесех, дурак! — сквозь дрему поправил поп, сползая со стула. — Язычники — и — и…

— Помилуй мя, грешного.

— Да святится имя твое, — подхватил низенький, пятясь от наступающего Ржевского.

— Куда же вы, засранцы? — подзадоривал их поручик. — как оскорбить гусара — нате вам, пожалуйста, а как ответ держать сразу к Господу Богу под подол?

Мужики, спотыкаясь, бросились к раскрытому окну. Но тут из — под стола вылез пробудившийся от шума Лейкин. Он едва держался на ногах, и ничего ровным счетом не соображал. Его туманый взор остановился на Ржевском, но Лейкин его не узнал. Зато он хорошо видел простых русских мужиков, которых гнал на него поручик.

— Француз?! — воскликнул ротмистр, целясь в Ржевского из сапога. — Русских з-забижать?! Не п-позволю! Я тебе покажу парлэ ву франсэ. Пуф! Пуф! — шлепнул губами Лейкин, потом с досадой посмотрел на сапог. — Не стреляет… А ладно, и так сойдет. По ко — о — ням! В ата — а — ку!

Пробежав мимо оторопевших мужиков, Лейкин замахнулся на Ржевского сапогом. Трактирщик зажмурился.

Поручик проткнул сапог саблей и заключил ротмистра в объятия.

— Победа, Семен Петрович! Француз бежал.

— Бежал? — с сомнением повторил Лейкин, вглядываясь в расплывающиеся у него перед глазами черты. — А вы кто такой?

— Поручик Ржевский.

— Парлэ ву франсэ?

— Уи.

— Этву марье?

— Жё сюи сэлибатэр.

— Авэ ву дэ занфан?

— Уи.

— Бьен. Комбьен?

— А черт их знает.

— Бон идэ! Парлэ ву рюс?

— А как же.

— Вы — Ржевский, — заключил Лейкин. — Я вас узнал. — Он с удивлением взглянул на то, что продолжал крепко сжимать в руке. — Зачем вы зарезали мой сапог?

— Это не ваш сапог, а трактирщика.

Ротмистр брезгливо запустил сапогом в Луку Фомича.

— Свинья. Сапогами офицеров кормишь?! — Лейкин повис на Ржевском. — Пойдемте отсюда, поручик. В подобных местах меня всегда тошнит.

Он сделал попытку взобраться на подоконник, но Ржевский его не пустил.

— Куда вы без парашюта, господин ротмистр? Расшибетесь.

— Нельзя, значит, нельзя, — флегматично рассудил Лейкин.

И они вышли