Век Наполеона. История европейской цивилизации от 1789 г. до 1815 г. - Уильям Джеймс Дюрант Страница 28

2 сентября Комитет собрался, чтобы решить ее судьбу. Некоторые члены комитета выступали за то, чтобы сохранить ей жизнь в качестве пешки, которую можно было бы отдать Австрии в обмен на приемлемый мир. Барер и Сент-Андре призывали казнить ее, чтобы объединить подписантов приговора узами крови. Эбер, представитель Коммуны, сказал Двенадцати: "Я от вашего имени обещал голову Антуанетты санкюлотам, которые жаждут ее, и без поддержки которых вы сами прекратили бы свое существование..... Я пойду и отрублю ее сам, если мне придется ждать ее еще долго".59

12 октября королева подверглась длительному предварительному допросу, а 14 и 15 октября она предстала перед Революционным трибуналом, главным обвинителем которого был Фукье-Тинвиль. В первый день ее допрашивали с 8 до 4 часов утра и с 5 до 11 часов вечера, а на следующий - с 9 до 3 часов дня. Ее обвиняли в переводе миллионов франков из французской казны своему брату Иосифу II Австрийскому, в приглашении чужеземных войск вторгнуться во Францию, а также в попытке сексуального развращения своего сына. Только последнее обвинение обеспокоило ее; она ответила: "Природа отказывается отвечать на такое обвинение, выдвинутое против матери. Я обращаюсь ко всем присутствующим здесь матерям". Зрители были тронуты видом этой женщины, о красоте и веселости которой в молодости говорила вся Европа, а теперь, в тридцать восемь лет, беловолосой, облаченной в траур по мужу, мужественно и с достоинством сражающейся за свою жизнь с мужчинами, которые, очевидно, решили сломить ее дух длительным испытанием, безжалостным как для тела, так и для разума. Когда все закончилось, она ослепла от усталости, и ей помогли добраться до камеры. Там она узнала, что приговор - смерть.

Теперь, находясь в одиночной камере, она написала прощальное письмо мадам Элизабет, попросив ее передать сыну и дочери указания, которые оставил для них король. "Мой сын, - писала она, - никогда не должен забывать последние слова своего отца, которые я ему повторяю: "Никогда не мстите за мою смерть". "60 Письмо не было доставлено мадам Елизавете; его перехватил Фукье-Тинвиль, который передал его Робеспьеру, среди секретных бумаг которого оно было найдено после его смерти.

Утром 16 октября 1793 года палач Анри Сансон пришел в ее камеру, связал ей руки за спиной и отрезал волосы на шее. Ее повезли в повозке по улице, уставленной солдатами, мимо враждебных, насмехающихся толп, к площади Революции. В полдень Сансон поднял ее отрубленную голову на всеобщее обозрение.

Набрав силу, Революционный трибунал теперь выносил по семь смертных приговоров в день.61 Все имеющиеся аристократы были схвачены, а многие казнены. Двадцать один жирондист, находившийся под охраной со 2 июня, предстал перед судом 24 октября; красноречие Верньо и Бриссо не помогло им; все они были приговорены к быстрой и скорой смерти. Один из них, Валазе, зарезал себя, выходя из суда; его труп положили среди приговоренных и повезли на эшафот, где он и оказался под равнодушным лезвием. "Революция, - сказал Верньо, - подобна Сатурну, она пожирает своих собственных детей".62

Подумайте о гневе и страхе, которые эти события должны были вызвать у Манон Ролан, ожидавшей своей участи в Консьержери, ставшей ступенькой к гильотине. В ее заключении были некоторые удобства: друзья приносили ей книги и цветы, она собрала в своей камере небольшую библиотеку, в центре которой были Плутарх и Тацит. В качестве более сильного успокоительного средства она погрузилась в написание своих воспоминаний, назвав их "Обращением к беспристрастной почте" - как будто потомки тоже не будут разделены. По мере того как она описывала свою молодость, воспоминания о прекрасных временах становились все более горькими при созерцании нынешних дней. Так она писала 28 августа 1793 года:

Я чувствую, что моя решимость продолжать эти воспоминания покидает меня. Страдания моей страны терзают меня; невольный мрак проникает в мою душу, леденит мое воображение. Франция превратилась в огромную Голгофу резни, в арену ужасов, где ее дети рвут и уничтожают друг друга..... Никогда история не сможет описать эти ужасные времена и чудовищ, которые наполняют их своим варварством..... Какой Рим или Вавилон мог сравниться с Парижем?63

Предвидя, что скоро настанет и ее черед, она вписала в свою рукопись слова прощания с мужем и любовником, которые пока избежали приготовленных для них ловушек:

Друзья мои, пусть благосклонная судьба приведет вас в Соединенные Штаты, единственное убежище свободы.*... А вы, моя супруга и спутница, ослабевшая от преждевременной старости, с трудом ускользающая от убийц, позволено ли мне будет увидеть вас снова? ... Как долго я должен оставаться свидетелем запустения моей родины, деградации моих соотечественников?64

Недолго. 8 ноября 1793 года в Революционном трибунале ей было предъявлено обвинение в соучастии в предполагаемом нецелевом использовании Роланом государственных средств, а также в том, что из своей камеры она посылала поощрительные письма Барбару и Бузо, которые в то время подстрекали к восстанию против якобинского контроля над Конвентом. Когда она выступила в свою защиту, тщательно отобранные зрители осудили ее как чернокнижницу. Ее объявили виновной и в тот же день гильотинировали на площади Революции. По неясной традиции, глядя на статую Свободы, которую Давид установил на величественной площади, она воскликнула: "О Свобода, какие преступления совершаются во имя тебя!"65

За ней следовала целая процессия революционеров. 10 ноября прибыл мэр-астроном Байи, отдавший красную кокарду королю и приказавший национальной гвардии открыть огонь по безвременно ушедшим петиционерам на Марсовом поле. 12 ноября гильотина настигла Филиппа Эгалите; он не мог понять, почему монтаньяры хотят отправить столь верного союзника; но в его жилах текла кровь королей, и он жаждал трона; кто может сказать, когда этот зуд снова охватит его? Затем, 29 ноября, Антуан Барнав, который пытался защитить и направить королеву. Затем генералы Кюстин, Гушар, Бирон...

Поблагодарив друзей, которые, рискуя жизнью, защищали его, Роланд отправился один на прогулку 16 ноября, присел у дерева и написал прощальную записку: "Не страх, а негодование заставило меня покинуть свое убежище, когда я узнал, что моя жена убита. Я не хотел дольше оставаться на земле, оскверненной преступлениями".66 Затем он