Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам - Дуглас Мюррей Страница 3

Неуверенно чувствуя себя дома, мы прилагали последние усилия, чтобы распространить наши ценности за рубежом. Однако всякий раз, когда наши правительства и армии ввязывались во что-либо во имя этих "прав человека" - Ирак в 2003 году, Ливия в 2011 году, - мы, казалось, только ухудшали ситуацию и в итоге оказывались неправы. Когда началась гражданская война в Сирии, люди кричали, что западные страны должны вмешаться во имя прав человека, которые, несомненно, нарушались. Но не было никакого желания защищать эти права, потому что, верили ли мы в них дома или нет, мы определенно потеряли веру в нашу способность продвигать их за рубежом. На определенном этапе стало казаться, что то, что называли "последней утопией" - первая универсальная система, отделившая права человека от прав богов или тиранов, - может стать последним неудавшимся стремлением Европы. 5 Если это действительно так, то в XXI веке европейцы останутся без какой-либо объединяющей идеи, способной упорядочить настоящее или приблизить будущее.

В любое время потеря всех объединяющих историй о нашем прошлом или идей о том, что делать с нашим настоящим или будущим, была бы серьезной проблемой. Но в период серьезных общественных перемен и потрясений результаты оказались фатальными. Мир приходит в Европу именно в тот момент, когда Европа потеряла представление о том, что она собой представляет. И если перемещение миллионов людей из других культур в сильную и напористую культуру еще могло сработать, то перемещение миллионов людей в виноватую, измученную и умирающую культуру уже невозможно. Даже сейчас европейские лидеры говорят об активизации усилий по интеграции миллионов новоприбывших.

Эти попытки тоже не увенчаются успехом. Для того чтобы включить в свой состав как можно большее количество людей, необходимо выработать такое определение инклюзии, которое было бы как можно более широким и не вызывало бы возражений. Если Европа хочет стать домом для всего мира, она должна найти такое определение себя, которое было бы достаточно широким, чтобы охватить весь мир. Это означает, что в период, предшествующий крушению этого стремления, наши ценности становятся настолько широкими, что теряют смысл. Так, если в прошлом европейскую идентичность можно было отнести к весьма конкретным, не говоря уже о философски и исторически глубоких основах (верховенство закона, этика, вытекающая из истории континента и философии), то сегодня этика и убеждения Европы - более того, идентичность и идеология Европы - стали "уважением", "терпимостью" и (самое самоотрицающее из всего) "разнообразием". Такие поверхностные самоопределения могут продержаться еще несколько лет, но у них нет ни малейшего шанса обратиться к более глубокой лояльности, на которую должны быть способны общества, если они хотят выжить в течение длительного времени.

Это лишь одна из причин, по которой, скорее всего, наша европейская культура, продержавшаяся все эти века и поделившаяся с миром такими высотами человеческих достижений, не выживет. Как показывают недавние выборы в Австрии и подъем Альтернативы для Германии, пока вероятность культурной эрозии остается непреодолимой, варианты защиты культуры остаются неприемлемыми. Стефан Цвейг был прав, когда признал, что дело идет к развалу, и был прав, когда признал смертный приговор, который вынесла себе колыбель и Парфенон западной цивилизации. Только он не вовремя. Пройдет еще несколько десятилетий, прежде чем этот приговор будет приведен в исполнение - нами самими. Здесь, в промежутке между этими годами, вместо того чтобы оставаться домом для европейских народов, мы решили стать "утопией" только в исконно греческом смысле этого слова: стать "не местом". Эта книга - рассказ об этом процессе.

***

Исследование и написание этой книги привели меня на континент, который я хорошо изучил за многие годы, но часто в те места, которые иначе я бы не посетил. За несколько лет я побывал на самых юго-восточных островах Греции и самых южных форпостах Италии, в сердце северной Швеции и бесчисленных пригородах Франции, Голландии, Германии и других стран. Во время написания книги мне довелось пообщаться со многими представителями общественности, а также с политиками и политическими деятелями всех политических направлений, пограничниками, сотрудниками спецслужб, неправительственных организаций и многими другими людьми, работающими на передовой. Во многих отношениях самой поучительной частью моего исследования стали беседы с новоприбывшими европейцами - людьми, которые иногда буквально приехали вчера. На приемных островах в Южной Европе и в местах, где они останавливаются или селятся по пути на север, у всех свои истории и у многих свои трагедии. Все они видят Европу как место, где они могут лучше всего прожить свою жизнь.

Желающие поговорить и поделиться своими историями неизбежно оказывались группой самоотбора. Бывало, что, задерживаясь вечером у лагеря, из него выходили или возвращались люди, которые, мягко говоря, не были настроены на то, чтобы посетить наш континент в духе щедрости или благодарности. Но многие другие были исключительно дружелюбны и благодарны за возможность рассказать о себе. Какими бы ни были мои собственные взгляды на ситуации, которые привели их сюда, и на реакцию нашего континента, наши беседы всегда заканчивались тем, что я говорил им единственное, что я мог честно сказать без всяких оговорок: "Удачи".

Начало

Чтобы понять масштаб и скорость перемен, происходящих в Европе, стоит вернуться всего на несколько лет назад, до последнего миграционного кризиса и периода ставшей "нормальной" иммиграции. И стоит рассмотреть страну, которая была сравнительно отрезана от последних потрясений.

В 2002 году была опубликована последняя перепись населения Англии и Уэльса. Составленная в предыдущем году, она показала, насколько изменилась страна за десятилетие, прошедшее с момента последней переписи. Представьте себе, что кто-то в 2002 году решил экстраполировать результаты этой переписи и предположить, что могут принести следующие десять лет. Представьте, что они сказали: "Белые британцы станут меньшинством в своей собственной столице к концу этого десятилетия, а мусульманское население удвоится в течение следующих десяти лет".

Как были бы встречены подобные заявления? Наверняка были бы использованы термины "алармист" и "запугивание", а также, скорее всего, "расист" и (хотя тогда это слово было в зачаточном состоянии) "исламофоб". Можно с уверенностью сказать, что такие экстраполяции данных не были бы встречены тепло. Тот, кто склонен сомневаться в этом, может вспомнить лишь один показательный случай, когда в 2002 году