The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис Страница 35

Колониализм, по их мнению, был устаревшим институтом, который мог только дискредитировать Запад в тех регионах, где он существовал, и одновременно ослабить его практиков в Европе, где они должны были быть сильными. Но Соединенные Штаты не могли отделиться от своих британских, французских, голландских и португальских союзников только потому, что они все еще сохраняли колониальные владения: слишком важным было восстановление безопасности и процветания в послевоенной Европе. Поэтому риск того, что националисты "третьего мира" будут ассоциировать американцев с империализмом, был велик. Не было также уверенности в том, что обида, которую породил колониализм за столь длительный период, не сделает коммунизм привлекательной альтернативой. Возможно, Маркс и преувеличивал противоречия капитализма, но саморазрушение империализма было очевидным для всех. Соединенным Штатам было неудобно, даже опасно, что колониализм заканчивался в условиях обострения "холодной войны", поскольку грехи союзников в прошлом могли легко создать уязвимость в будущем. На это, безусловно, надеялся Хрущев.

Все это означало, что выбор, который сделают новые независимые государства, может изменить баланс сил в холодной войне. Одним из самых шокирующих моментов для американцев в Корейской войне была быстрота, с которой второстепенный интерес - оборона Южной Кореи - внезапно стал жизненно важным. Допустить, чтобы даже слаборазвитая страна, не обладающая военно-промышленным потенциалом, попала под контроль коммунистов, означало пошатнуть уверенность в себе во всем некоммунистическом мире. Именно это имел в виду Эйзенхауэр, когда в 1954 г. использовал самую известную из всех метафор "холодной войны": "У вас есть ряд домино, вы сбиваете первое, и ... последнее ... сбивается очень быстро. Так что вы можете получить ... распад, который будет иметь самые глубокие последствия".

"Доминанты" могли рухнуть в результате внешней агрессии, как в Корее, или внутренней диверсии, как это происходило в Индокитае. Но они также могли рухнуть, если государства, выходящие из колониального режима, решали склониться в сторону Советского Союза или Китая. Это ставило деколонизацию в новый контекст: возникновение национализма, с точки зрения Вашингтона, могло принести не меньше проблем, чем сохранение колониализма. Холодная война приобретала глобальные масштабы, но парадоксальный эффект заключался в расширении прав и возможностей тех людей, которые совсем недавно не имели никакой власти и над которыми теперь предстояло вести борьбу. Их метод - "неприсоединение".

 

II.

Неприсоединение" - это способ, с помощью которого лидеры государств "третьего мира" могли отклониться от курса, не свергнувшись: идея заключалась в том, чтобы не принимать ни одну из сторон в "холодной войне", но оставлять открытой возможность принятия таких обязательств. Таким образом, если давление со стороны одной сверхдержавы становилось слишком сильным, меньшая держава могла защитить себя, пригрозив присоединиться к другой сверхдержаве.

Югославия - не государство "третьего мира" - стала пионером этого процесса. Тито не искал осуждения Сталина в 1948 году: он был и оставался убежденным коммунистом. Но он не собирался жертвовать суверенитетом ради идеологической солидарности, и, в отличие от большинства других восточноевропейских лидеров того времени, у него не было необходимости делать это. Заметив, как быстро американцы предложили ему экономическую помощь после разрыва со Сталиным, Тито увидел в этом возможность спасательного круга: рискнут ли русские применить силу против югославов, если это может привести к войне с американцами? Учитывая, что Шестой флот США действовал недалеко от югославского побережья, у Сталина были веские причины дважды подумать о попытке вторжения, и есть свидетельства, что он так и поступил, довольствуясь заговорами с целью убийства - все они не увенчались успехом.

В то же время Тито понимал, что нельзя слишком зависеть от США. Мог ли он быть уверен, что НАТО защитит его? Или что американцы не потребуют в качестве платы за свою помощь реставрации капитализма? Поэтому имело смысл оставить открытым путь к примирению с Советским Союзом, и когда после смерти Сталина Хрущев приехал в Белград, чтобы извиниться за поведение своего предшественника, югославский лидер принял его с уважением, но и как равного. С тех пор Хрущев считал себя обязанным консультироваться: самый яркий пример - венгерский кризис 1956 года, когда он вместе с Маленковым совершил страшный перелет на маленьком самолете в ужасную погоду, а затем тошнотворное плавание на маленькой лодке по бурному морю, чтобы заручиться согласием Тито на советское решение о подавлении восстания. Тито "отдыхал" на своем острове в Адриатическом море, и его не могли заставить приехать в Белград или в Москву. "Хрущев и Маленков выглядели очень измученными, - вспоминал один из советников Тито, - особенно Маленков, который едва мог стоять на ногах". Это была яркая демонстрация того, какие рычаги воздействия может оказать "неприсоединение".

Однако интерес Тито к "неприсоединению" выходил далеко за пределы Восточной Европы. Чувствуя нарастание национализма в Азии, он к тому времени уже ассоциировал себя с двумя лидерами этой части света - индийским Джавахарлалом Неру и китайским Чжоу Эньлаем, у каждого из которых были свои причины сопротивляться гегемонии сверхдержав.

Неру был связан с Соединенными Штатами и Пакистаном. Британцы предоставили Индии и Пакистану независимость в 1947 г., и Неру надеялся удержать разделяемый ими субконтинент от участия в холодной войне. Однако пакистанцы, обеспокоенные индийскими амбициями, искали поддержки у американцев, изображая себя жесткими антикоммунистами с британской военной подготовкой, способными обеспечить базы вдоль чувствительной южной границы СССР. Контраст с Неру - тоже британцем, но социалистом, пацифистом, решившим не принимать ничью сторону в холодной войне, - вряд ли мог быть большим. К концу 1954 г. Пакистан с помощью маневра вошел в Организацию центрального договора (CENTO) и Организацию договора Юго-Восточной Азии (SEATO), которые, по замыслу государственного секретаря Даллеса, должны были окружить Советский Союз военными союзами, финансируемыми американцами. Для Неру присоединение Индии к "неприсоединению" было способом упрекнуть американцев и пакистанцев, а также дать понять остальному "третьему миру", что существуют альтернативы принятию той или иной стороны в "холодной войне".

Причины Чжоу Эньлая для поддержки "неприсоединения" - они, конечно, совпадали с причинами Мао Цзэдуна - также были связаны со страхом перед гегемонией, которая, с точки зрения Китая, могла исходить либо от США, либо от СССР. Вашингтон продолжал поддерживать Чан Кайши и китайских националистов после их бегства на Тайвань в 1949 г.: угрозу попытки националистов вернуть материк при поддержке американцев в Пекине не могли списать со счетов. Но Мао не был готов полагаться для сдерживания этой опасности только на китайско-советский союз 1950 года. Поэтому Китаю имело смысл объединиться с националистами в бывших колониальных и зависимых регионах: "Их победа, - писал Чжоу Мао, - будет в интересах социалистического лагеря и... сорвет все попытки западных империалистов