Монах - Мэтью Грегори Льюис Страница 36

Все это время моя спутница лежала неподвижно у меня на руках. Сильно встревоженный неожиданным бедствием, я напрасно пытался привести ее в чувство, но тут карета с громким треском ударилась о какое-то препятствие и развалилась. Наше бегство закончилось самым неприятным образом. Падая, я ударился виском о камень. Боль от раны, сила сотрясения и страх за жизнь Агнес одолели меня, и я, потеряв сознание, замертво рухнул наземь.

* * *

Вероятно, я пролежал так довольно долго, ибо, когда я открыл глаза, солнце уже светило вовсю. Меня окружали крестьяне, обсуждавшие, по-видимому, выживу ли я. Прилично владея немецким языком, я спросил их об Агнес, как только смог заговорить. Как же я удивился и расстроился, когда крестьяне уверили меня, что ни одной особы, соответствующей моему описанию, не нашли! Они рассказали, что заметили обломки кареты по пути на свое поле, забеспокоились, а потом услыхали стоны лошади, единственной выжившей из четверки; остальные лежали мертвые рядом со мной, когда они подошли, и больше никого не было. Долго они старались привести меня в чувство. Невыразимо страдая от неизвестности о судьбе моей любимой, я попросил этих добрых людей прочесать местность, описав, как Агнес была одета, и назначив щедрое вознаграждение тому, кто хоть что-нибудь найдет. Сам я участвовать в поисках не мог: у меня были сломаны два ребра, вывихнутая рука висела неподвижно, а левая нога так повреждена, что я не надеялся когда-нибудь восстановить ее.

Крестьяне разошлись на поиски, но четверо из них остались; они соорудили носилки из веток и приготовились нести меня в ближайший город. Я спросил, как он называется, и мне ответили, что это Ратисбона[16]. Я никак не мог поверить, что за одну ночь преодолел такое расстояние. Я сказал поселянам, что во втором часу прошлой ночи проезжал через деревню Розенвальд. Они недоуменно покачали головами и переглянулись, видимо, считая, что я брежу.

Меня доставили в приличную гостиницу, уложили в постель; послали за врачом, и тот ловко вправил вывих; затем он осмотрел другие повреждения и заявил, что опасаться тяжелых последствий не нужно, но понадобится скучное и болезненное лечение, придется потерпеть. Я ответил, что, если он желает удержать меня в постели, пусть доставит мне сведения о даме, с которой я прошлой ночью выехал из Розенвальда в той самой карете. Он улыбнулся и ограничился советом не волноваться, поскольку мне будет обеспечен необходимый уход.

Когда врач вышел, хозяйка гостиницы остановила его у двери комнаты, и я слышал, как он сказал ей вполголоса:

– Молодой господин немного не в себе. Это естественное следствие ушиба, но скоро пройдет.

Крестьяне один за другим приходили в гостиницу и докладывали, что следов моей несчастной возлюбленной не нашли. Тревога моя перешла в отчаяние: я умолял их продолжить поиски как можно скорее, удвоив обещанную награду. Мое неукротимое, лихорадочное волнение только убедило людей, что я брежу. Не найдя никаких следов дамы, они решили, что ее образ порожден моим разгоряченным мозгом, и на мольбы мои перестали откликаться. Правда, хозяйка говорила, что поиск будет возобновлен; но впоследствии выяснилось, что она хотела лишь успокоить меня.

Хотя весь мой багаж остался в Мюнхене под присмотром Лукаса, у меня был с собой туго набитый кошелек – ведь я готовился к длительной поездке; к тому же обломки экипажа стали для местных жителей доказательством моей знатности, и обслуживали меня в гостинице великолепно.

День миновал, известий об Агнес не было. Тревога моя сменилась подавленностью. Я перестал бредить о ней и погрузился в пучину меланхолии. Видя, что я лежу тихо, мои сиделки решили, что лихорадка проходит и мне стало легче. По указанию врача меня напоили успокоительной микстурой, а с приходом сумерек слуги ушли, пожелав мне спокойного сна.

Да, я хотел покоя, но не обрел его. Вопреки усталости тела, возбуждение сердца не давало мне уснуть, и я ворочался с боку на бок, пока часы на колокольне где-то неподалеку не отбили один удар. Слушая, как замирает этот гулкий скорбный звук, уносимый ветром, я внезапно ощутил, что все тело мое охватил холод. Я задрожал, не ведая отчего; холодная испарина выступила на лбу, и волосы мои стали дыбом от страха. Вдруг послышались тяжелые, медленные шаги – кто-то поднимался по лестнице.

Непроизвольно приподнявшись, я отдернул полог кровати. Единственная тростниковая свеча[17], стоявшая на каминной полке, слабо озаряла помещение, увешанное гобеленами. Дверь резко распахнулась. Мерным торжественным шагом двинулась ко мне полуночная гостья. Меня затрясло. Боже всемогущий! Это была кровавая монахиня! Моя пропавшая спутница! Лицо ее по-прежнему скрывала вуаль, но лампы и ножа при ней уже не было. Медленно приподняла она покрывало.

Что за зрелище предстало перед моим потрясенным взором! Я узрел оживший труп. Лицо монахини было длинным и изможденным, щеки и губы бескровны; смертная бледность покрывала все ее черты; глазные яблоки, упорно глядевшие на меня, были тусклыми и пустыми.

Ужас, пронзивший меня, невозможно описать. Кровь застыла в моих жилах. Я хотел было позвать на помощь, но звуки угасли, не достигнув уст. Нервы напряглись, но я лишился сил и замер в той же позе, словно статуя.

Призрачная монахиня несколько минут разглядывала меня молча; от ее взгляда немудрено было обратиться в камень. Наконец низким, загробным голосом она произнесла:

Раймонд! Раймонд! Весь ты мой!

Раймонд! Раймонд! Я – твоя!

Навсегда, пока живой,

Я – твоя! Ты будешь мой!

Вечно – телом и душой!

Едва дыша от страха, я слушал, как она повторяла мои собственные слова. Потом она присела в изножье кровати и умолкла, по-прежнему не спуская с меня глаз, и я чувствовал себя завороженным, как под взглядом гремучей змеи: отвернуться от нее я не смог.

В этом положении призрак оставался целый долгий час, ничего не говоря и не двигаясь; я тоже не мог ни того ни другого. Наконец пробило два. Монахиня поднялась, подошла к изголовью кровати, схватила ледяными пальцами мою руку, безвольно лежавшую поверх одеяла, и, прижавшись холодными губами к моим губам, повторила:

Раймонд! Раймонд! Весь ты мой!

Раймонд! Раймонд! Я – твоя!

Она отпустила мою руку, медленным шагом покинула комнату, и дверь за нею