The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel Страница 5

между цивилизациями и обществами. Опасности таят в себе оба возможных вида априорных допущений: а именно, априорный контрастивный вариант, который всячески превозносит различия, но также, в противоположной крайности, столь же односторонний априорный экуменизм, который редко опускает свой взгляд ниже состояния человека в целом. Более разумно найти выход из избитой дихотомии "Запад против остальных" и еще раз, в каждом конкретном случае, измерить разрыв между "Европой" (что бы это ни было в то время) и другими частями света. Лучше всего это можно сделать применительно к конкретным участкам исторической реальности.

Книга состоит из трех частей. В трех главах первой части ("Подходы") сформулированы предпосылки или общие параметры всего последующего: саморефлексия, время и пространство. Равное отношение к времени и пространству позволяет избежать впечатления, что написание всемирной истории обязательно связано с временной дедифференциацией и "пространственным поворотом". Далее в восьми главах второй части разворачивается "панорама" восьми сфер реальности. Термин "панорама" связан с тем, что, хотя и не делается педантичной претензии на равное представление всех частей мира, делается попытка избежать серьезных пробелов в поле зрения. В семи главах третьей части ("Темы") этот панорамный обзор сменяется более узконаправленным обсуждением отдельных аспектов в стиле эссе, в котором сознательно не делается попытка охватить все и примеры используются в основном для иллюстрации общих аргументов. Если бы эти темы разрабатывались в "панорамном" объеме, то необходимый масштаб книги предъявил бы чрезмерные требования не только к терпению читателя, но и к выносливости автора. Переходя от "панорам" к "темам", книга переносит вес с синтеза на анализ - два способа исследования и изложения, которые не находятся в резкой оппозиции друг к другу. Главы книги составлены как единое целое, но их можно читать и по отдельности. Войдя в книгу, читатель не должен беспокоиться: он легко найдет запасной выход.

 

ЧАСТЬ 1. АППАРАТЫ

 

ГЛАВА

I

. Память и самонаблюдение

 

Увековечивание девятнадцатого века

Что означает девятнадцатый век сегодня? Каким он предстает перед теми, кто не занимается им профессионально, как историк? Наше отношение к этому веку начинается с того, каким он предстает перед потомками. Это не просто вопрос нашего "образа", того, каким мы хотели бы его видеть, как мы его конструируем. Такие конструкции не случайны, не являются неопосредованным продуктом современных предпочтений и интересов. Сегодняшнее восприятие XIX века все еще в значительной степени обусловлено его самовосприятием. Рефлексивность эпохи, особенно созданного ею нового медийного мира, продолжает формировать наши представления о ней.

Совсем недавно девятнадцатый век, отделенный от настоящего более чем полным календарным саекулом, скрылся за горизонтом личных воспоминаний. В июне 2006 года даже Гарриет, гигантская черепаха, с которой в 1835 году на Галапагосских островах, возможно, познакомился молодой Чарльз Дарвин, окончательно ушла из жизни в австралийском зоопарке. Уже никто не вспоминает о восстании китайских боксеров в 1900-1901 годах, о торжественных похоронах Джузеппе Верди и королевы Виктории, скончавшихся в конце января 1901 года. Ни похоронная процессия японского императора Мэйдзи в сентябре 1912 года, ни настроение начала Первой мировой войны в августе 1914 года не запомнились никому из ныне живущих. В 2009 году ушел из жизни последний выживший после крушения "Титаника", в мае 2008 года умер последний немецкий ветеран Великой войны. Воспоминания о XIX веке - это уже не столько индивидуальные воспоминания, сколько информация из СМИ и чтение книг. Его следы можно найти в академической и популярной истории, в коллекциях исторических музеев, в романах и картинах, старых фотографиях и музыкальных звуках, городских пейзажах и ландшафтах. Девятнадцатый век уже активно не вспоминают, а только изображают. Это роднит его с более ранними эпохами. Однако в истории репрезентации культурной жизни он занимает особое место, которое уже отличает его от XVIII века. Действительно, многие формы и институты современной культурной жизни - это изобретения XIX века: музей, национальный архив, национальная библиотека, статистическая наука, фотография, кино, звукозапись. Это была эпоха организованной памяти, а также повышенного самонаблюдения.

Роль XIX века в современном сознании отнюдь не является само собой разумеющейся ни для эстетического канона, ни для формирования политических традиций. Примером тому может служить Китай. Девятнадцатый век был для Китая катастрофическим в политическом и экономическом отношении и остался таковым в сознании большинства китайцев. Они с неохотой вспоминают ту болезненную эпоху слабости и унижения, а официальная пропагандистская история не способствует повышению их самооценки. В то же время обвинения Запада в "империализме" стали более мягкими, поскольку новая поднимающаяся нация не видит себя в той прежней роли жертвы. В культурном плане век для них также считается упадочным и бесплодным: ни одно из произведений китайского искусства или философских текстов того периода не может встать в один ряд с классическими произведениями более далекого прошлого. Для современных китайцев XIX век гораздо более далек, чем великолепие многих династий вплоть до великих императоров XVIII века, которые постоянно упоминаются в популярных историях и телесериалах.

Контраст между Китаем и Японией не может быть большим. В Японии XIX век пользуется несравненно большим авторитетом. Начавшееся в 1868 г. Обновление Мэйдзи (часто называемое Реставрацией Мэйдзи) традиционно рассматривается там как процесс становления не только японского национального государства, но и самобытной современности. Ее роль в сознании современных японцев во многом сопоставима с ролью Революции 1789 года для французов. Эстетическая оценка века также различна. Если в Китае современная литература зародилась не ранее 1920-х годов, то в Японии "поколение 1868 года" создавало современные произведения уже в 1880-е годы.

Историческая память XIX века накладывает аналогичные чары и на Соединенные Штаты, где Гражданская война 1861-65 гг. стоит в одном ряду с образованием Союза в конце 1700-х годов как основополагающее событие нации. Потомки победивших белых поселенцев Севера, побежденных белых южан и только что освобожденных рабов приписывают конфликту совершенно разные смыслы и составляют свое собственное "полезное прошлое". Однако все согласны с тем, что Гражданская война представляет собой общую "прочувствованную историю", как выразился поэт и литературный критик Роберт Пенн Уоррен. Долгое время она действовала как коллективная травма, которая до сих пор не преодолена повсеместно на Юге. Как всегда в случае с исторической памятью, мы имеем дело не просто с квазиестественным формированием идентичности, но и с ее инструментализацией, выгодной для идентифицируемых интересов. Пропагандисты Юга, выдвигая на первый план "права штатов", делали все возможное, чтобы замять тот факт, что война была в первую очередь связана с рабством и освобождением, а другая сторона группировалась вокруг мифологизации Авраама Линкольна, президента, убитого в 1865 году. Ни один