Отражения - Александра Имаева Страница 5

Свидетельствую, что почитание других богов не запрещалось. Империя простирается вдоль всей священной Реки, утопая ногами в море. Она торгует и воюет со времён первозданной пучины вод. Из хаоса стихии первым вышло солнце, мой божественный Отец. Он озарил мир и разделил его на богов и их созданий. Если малая часть разумных существ захотела поклоняться своим небылицам, то что с того всевидящему оку неба, а значит, и мне!

Преследовались только сугубо кровавые культы, не видящие мирной жизни без страданий людей и животных. Фанатики, приносящие в жертвы своим больным видениям младенцев, стариков и карликов, требующие повреждения членов и иные зверства от последователей, жестоко наказывались вплоть до запрета хоронить останки, чтобы и после смерти они разделили скорбную судьбу пустынных падальщиков.

Мои мысли путались за синим стеклянным стаканом, пока я удивлялся новому облику моего брата. Давно уже он начал пренебрегать бритьём волос на голове, что приблизило его облик к внешности рабских родов из дальних восточных номов. Строгие линии светлой дворцовой одежды он сменил на рубище. Чёткую плавную речь – на неразумный суржик. Манеры – на заискивающие движения черни. Из царского он оставил себе только властные привычки.

Как и прежде я был ему рад и с жаром поддержал его новые идеи о переменах и народной участи. Совсем немного времени спустя я уже клялся ему в верности и вечной дружбе. Так я сам подвесил себя на крючок, ему осталось только забрать свой улов. Полностью в свои планы он меня не посвящал, попросил только конкретную услугу.

Первым нашим совместным делом стало окрашивание воды. Чтобы царские фонтаны и близлежащие колодцы вдруг стали неприятного красного цвета, понадобилось задобрить ответственных на строительстве гробниц. Так в нашем распоряжении оказалась пара мешков красной охры.

Представление вызвало серьёзный переполох не только внезапной переменой цвета воды. По случайности окрасились также и пруды с диковинными драгоценными рыбками и черепахами. Все водные обитатели погибли. Позже я узнал, какая расплата ждала местных рабов и строителей, но сначала забава казалась мне уморительной.

Тем более что и следующая шутка не потребовала больших усилий. Я распорядился, и во дворец провезли бочки с живыми жабами. Делом техники было выпустить их в разных местах. Говорили, что некоторые добрались до царской спальни – такого конфуза тысячелетний дворец ещё не видел!

Оказалось, что избавиться от жаб было сложнее, чем доставить. Лишённые привычной среды, они скоропостижно дохли в самых труднодоступных и неподходящих местах, и их вспухшие трупы привлекали отвратительную мошку, заполнившую залы и сады. Пока территорию очистили от всех лягушек, насекомые захватили дворец и прилежащие хозяйства.

Мелкий гнус привлёк собой более крупных, охотившихся на них насекомых, следом других, пока дворец не стал прибежищем оводов. Они жалили скот и людей, вызывая язвы и опасность болезней. Когда начались первые случаи падежа, в народе заговорили о проклятии…

Нашлись свидетели, якобы видевшие царскую мантию среди трущоб. Будто это был сам фараон, разыскивающий отребье для подозрительных заданий. Что он занимается колдовством по наущению ночеликих шаманов южных пустынь. Что его подкупили северные варвары и хотят присоединить наше царство к своему побережью, чтобы править безраздельно на морях, а нас сделать своими рабами-землепашцами…

Народ роптал, и только публичные казни провокаторов и кликуш, которых становилось всё больше, сдерживали открытые протесты. В этот момент пришли известия из дальней страны о пробуждении бога их горы. Совсем скоро мы на себе ощутили его гнев: гром и молнии длились несколько дней подряд, прежде чем принесли огненный град и ядовитый пепел.

Нужно ли говорить о степени отчаяния жителей, когда смертоносная угроза природы отправила к нам свою новую страшную рать. Полчища саранчи встали на крыло от проклинаемых богами земель и двинулись в путь, проложив свой маршрут через наши благодатные земли.

Последним в череде проклятий стало предсказанное жрецами задолго до события солнечное затмение. Как и подобало случаю, на троне восседал мой отец. Его одеяние заимствовано у его божественного прародителя. Золотую корону хаит украшал священный урей, как всегда при исполнении обрядов государственной значимости. В руках покоились скипетр и цеп. Искусно изготовленная накладная бородка подвязана под подбородком. Позади набедренной повязки подвешен ченжит в виде хвоста священного животного.

Разгорячённые огнём металлические жаровни на треногах разгорались всё ярче благодаря специальным добавкам. Ужас охватил народ при первых признаках солнечного затмения. Когда небесное око погасло среди дня, волнения докатились до первых рядов. Плебс не стал ждать, пока благодаря божественному вмешательству моего Отца вновь откроется солнце. Войскам пришлось вступить в городские бои. Фараона спешно увели внутрь храма. Небесный глаз вновь воссиял уже без участия правителя, который оставил каждого из нас без надежды на спасение.

Спустя месяц во дворце всё ещё царило мрачное уныние. Мне казалось, что бедствия, которые обрушились на мою несчастную страну, за полгода превратили меня в отчаявшегося старика. Но я был рад получить весточку с просьбой о встречи вне дворца. Прикрывшись ночным мраком и простым облачением, как и раньше, я легко ускользнул из-под внимания охраны.

Первые минуты встречи обернули радость в разочарование и брезгливость. Я вдруг осознал, что мой брат безумен. Он всё твердил о каких-то страшных пророчествах и спасении избранных. Скорее по привычке, чем по собственной воле я плёлся за ним, пытаясь постичь зерно его учения. Но он бормотал бессвязные сказки и умолял меня помочь ему отметить двери его кровников.

Едва сдерживая отвращение, я приступил к своей последней службе. Пучком травы я наносил знаки на дома. На этот раз краской служила настоящая кровь. Я не спрашивал, где он её взял. Мне было достаточно его заверений, что после этой ночи моя клятва о вечной дружбе будет мне возвращена. Признаться, я ждал иного финала.

Когда работа была кончена, он подошёл ко мне и поцеловал. Я обнял его и заплакал, вспоминая, как близки мы были в детстве, и горюя над тем, что с нами стало теперь, на пути через столько лет и столько бедствий. Обратно он возвращался один, пока я, уже сидя, пытался вытащить из себя раскалённый клинок.

Боль угасла вместе с отпущенным мне временем. Кровь стекла по сандалиям и освятила подошвы и стены древнего города. Последней моей мыслью было облегчение, что я уже не узнаю, как сильно расстроил свою мать. Вместо священного приговора на суде своей жизни я услышал её голос.