Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe Страница 5

гражданского строительства, которое одновременно является королевской дорогой в городское прошлое. Мы ехали по маршруту древнего ручья Ян Цзинь Бан, который в тридцатые годы прошлого века назывался авеню Эдуарда VII - французское имя одного из немногих британских королей, угодных шанхайской галльской общине, - и обозначал границу между Международным поселением и Французской концессией. Во время японской оккупации она была переименована в Большую Шанхайскую дорогу, через несколько лет после Второй мировой войны она стала Чжунчжэн-роуд (по китайскому имени лидера националистов Чан Кай-ши). С пятидесятых годов прошлого века она стала Яньаньской дорогой, в честь горного убежища, где Мао Цзэдун укрылся после Длинного марша. Теперь это надземная многополосная скоростная дорога, переплетенная с пешеходными эстакадами, а ночью ее неоновая подсветка отбрасывает холодное голубое сияние на полосы движения на уровне улиц.

Строительство Яньаньской эстакады в девяностых годах прошлого века прорезало исторический центр Шанхая, но некоторые достопримечательности были пощажены. Справа от меня над скоростным шоссе возвышались верхние ярусы здания в форме свадебного торта в стиле нео-барокко. Это был "Великий мир", фантасмагорический развлекательный центр, построенный китайским изобретателем бестселлера для мозга. Во времена своего расцвета он кишел акробатами, фокусниками, иглотерапевтами, сказочниками и певуньями. Именно здесь однажды днем в 1937 году две шрапнельные бомбы упали с поврежденного самолета, убив более тысячи беженцев, которые собрались у здания, чтобы получить рисовый паек, - событие, которое, по мнению некоторых историков, стало настоящим началом Второй мировой войны в Азии.

Большой мир", когда-то бывший вопиющим символом декаданса, теперь превратился в ракушку размером с городской квартал, его длинный фасад пуст, за исключением нескольких сувенирных и травяных лечебных лавок. Доехав до конечной остановки автобуса на станции Pu'An Road, я перешел через пешеходную эстакаду, которая привела меня к месту, которое когда-то было одним из центров жизни экспатриантов в довоенном Шанхае: Шанхайскому ипподрому. Теперь, переименованная в Народную площадь, она является сердцем города, кипящим комплексом, где пересекаются три оживленные линии метро, и увенчана огромной площадью, на которой расположены музеи, симфонический зал и выставочный центр градостроительства. Обогнув ее восточный край, я свернул на восток, на Нанкин-роуд, главный коммерческий канал Шанхая - аорту или клоаку, в зависимости от точки зрения, - с самых первых дней существования города как договорного порта.

С этого момента каждый шаг возвращал меня в прошлое, в Шанхай, лишь слегка тронутый десятилетиями. Я шел мимо разросшихся универмагов, мимо Sun Sun, Sincere, Wing- On, мимо их зеленых, оранжевых и красных неоновых вывесок, которые мерцали на улицах в сумерках. Я прошел мимо толпы, стоявшей в очереди за едой на вынос возле "Сунь Я", кантонского ресторана, который в тридцатые годы, когда туда захаживал Зау Синмай и его окружение, славился супом из птичьих гнезд и мороженым. Я прошел мимо группы пожилых женщин, которые собрались на пешеходной улице, чтобы вальсировать под музыку из CD-плеера, установленного на скамейке. Я шел быстро, потому что одинокого иностранца на главной улице Шанхая все еще подстерегали девушки, предлагавшие "массаж", и торгаши в обтягивающих кожаных куртках, шипевшие: "Что вам нужно? Ролекс? Сумочку? Красивую девушку? Секс?" Я пробирался между синими туристическими поездами, которые заменили электрические тележки и рикши, пока Нанкин-роуд не начала свой пологий изгиб к набережной реки, и взору не предстала остроконечная пирамида из выцветшей от непогоды меди, увенчанная развевающимся красно-желтым флагом коммунистического Китая.

На восточном конце Нанкинской дороги, в том самом месте, где город впадает в реку Хуанпу - и где китайская торговля всегда встречалась с набережной, ведущей в остальной мир, - находится дом Сассуна, а на его вершине - место моего назначения: отель, который когда-то был известен во всем мире как самый грандиозный на Дальнем Востоке.

Это был мой дом в Шанхае: дом, построенный сэром Виктором Сассуном, который в тридцатые годы считался одним из пяти или шести богатейших людей мира, возвел первые в Азии настоящие небоскребы, создал элегантные жилые дома и ночные клубы, благодаря которым весь мир стремился пересечь океаны, чтобы увидеть Шанхай. Я прошел через вращающуюся дверь, и мой шаг замедлился, когда я пересек вестибюль, который, от полов из полированного мрамора до парящих кессонных потолков, отражал обтекаемую красоту ар-деко на пике его элегантности.

Отель Cathay был пристанищем сэра Виктора в Шанхае; он жил в роскошно обставленном пентхаусе на одиннадцатом этаже. Именно здесь Ноэль Коуард написал пьесу "Частная жизнь", Чарли Чаплин и Полетт Годдард обедали в ресторане "Дракон Феникс", а Дуглас Фэрбенкс танцевал на пружинящем тиковом полу бального зала на восьмом этаже. В то время, когда китайцам был закрыт доступ в такие бастионы Запада, как Шанхайский клуб и Cercle Sportif Français, на крыше отеля располагался ночной клуб. Отель стал местом, позволившим Зау Синмаю и самым ярким умам Китая общаться с мировой элитой. И именно в этом отеле сэр Виктор, который всю жизнь ждал встречи с такой женщиной, как Микки Хан, пришел в ярость, наблюдая, как она ускользает из пузыря евро-американского общества в богатую жизнь китайского Шанхая.

Именно в Cathay впервые остановилась американская возлюбленная Зау Синмая, когда приехала в Шанхай, - "в номере 536 или около того", согласно ее беллетризованному рассказу о любовной связи с китайским поэтом. Номер, который я забронировал, также находился на пятом этаже, со стороны Нанкин-роуд.

В тот вечер я закрыл глаза на один из величайших видов в мире: баржи и мерцающие туристические лодки на реке Хуанпу, превращенные в лилипутов на фоне мегавысоких небоскребов, буйно мерцающих на противоположном берегу.

Открыв ноутбук на следующее утро, я прочитал письмо от китайского друга, который за ночь перевел надпись, найденную мной на могиле Зау Синмая.

Это было стихотворение, впервые написанное в 1930 году:

За кого вы меня принимаете?

Бездельник, помешанный на деньгах, ученый, тот, кто хочет стать священником, или герой-бессребреник? Вы ошибаетесь, совершенно ошибаетесь,

Я прирожденный поэт.

Я усмехнулся. Для Зау Синмая было типично, подумал я, что его эпитафия имела форму загадки в стихах.

Он был одним из самых сказочно озаглавленных эстетов двадцатого века, но, в отличие от сэра Виктора Сассуна и Микки Хана, его судьба осталась неизвестной за пределами Китая. С момента моего первого визита в Шанхай я узнал все, что можно было узнать о жизни и карьере Микки Хана. После посещения библиотеки Лилли в Блумингтоне, штат Индиана, где в десятках банковских ящиков хранятся более 10 000 единиц хранения, я провел месяцы, изучая опубликованную и неопубликованную прозу и переписку, которая всесторонне документировала ее жизнь - сначала написанную индийскими чернилами, затем