Нелюбимые - Дмитрий Болдин Страница 6

— Но Louis Vuitton и Dior больше нет и не будет в ближайшей перспективе, тут спорить даже не нужно. Вы молодцы, что быстро нашли новых рекламодателей, сумели перестроиться и удержаться на плаву. Просто не надо говорить о том, чего никогда не будет.

В этот момент я поворачиваюсь к Игорю и вижу, как у него трясется левая рука, и мне становится радостно от того, насколько он жалок. Игорь поправляет ворот своей водолазки и делает вид, будто ­что-то записывает в ежедневник от Hermes.

— Я же смотрю все эти диаграммы, которые вы мне предоставили. — Отец берет в руки бумагу с изображением синих столбиков. — По ним я и сам могу спрогнозировать, что конец этого года вы закончите максимум как март-апрель двадцать второго.

— Мы будем очень рады, если ваш банк станет нашим рекламодателем, — произносит Алла и нервно дергает плечом, а я в этот момент давлюсь водой и начинаю кашлять.

— Алла, — отец смотрит на нее исподлобья, — запомните: хороший продукт в рекламе не нуждается. У вас «Эппл» размещались ­когда-­нибудь?

— Ну, у нас были с ними активности… — начинает Катя, и отец поворачивается в ее сторону.

— Активности… или реклама?

— У нас было сотрудничество, — отвечает Катя, но отец уже завелся.

— Бесплатные айфоны для сотрудников взамен на размещение новостей компании на страницах журнала — это не сотрудничество, Екатерина. Это так: кость бросили, а за ней побежали. Или, как вы модно выражаетесь, «бартер».

— У них политика такая, — защищается Катя.

— Давайте без политики, пожалуйста, — продолжает отец. — Смотрите. Вернее, послушайте. Сейчас в нашей стране есть два крупных игрока в издательском мире. Наш издательский дом Freedom Media и конкуренты из Fashion MAG. Понятно, что у них там журналы о пустоте, по типу… как его там… у которого главный редактор Анна Алексеева, кажется?

Я резко поднимаю глаза на отца, а Алла отвечает ему:

— She.

— Да, да, он самый, — кивает отец, — «Ши»! Вы же понимаете, что рынок устроен так, что рекламодатели всегда раскидывают яйца в разные корзины. Вы просто сделайте так, чтобы рекламодатели приносили свои яйца только сюда, а не этой Алексеевой. Будьте жестче на рынке, а не вечеринки устраивайте. Сделайте так, чтобы реклама была только у вас.

Отец пристально смотрит на меня, а я перевожу взгляд на кулер — в котором в этот момент поднимается огромный водяной пузырь.

— Виктор Михайлович, — говорит Марина, — у нас жесткий издательский дом, вы это знаете. У нас правило: если ­кто-то не вырабатывает план, то идет на улицу. Мы даже за встречи с сотрудниками других изданий увольняем.

Я вспоминаю, как в прошлом году ездил в пресс-тур в Катар, где часть наших сотрудников в первый вечер веселилась с сотрудниками другого дома, ни о чем не заботясь. Еще думаю о том, что сегодняшнее собрание абсолютно бессмысленно и странно, что отец на это тратит свое время, если только он не получает наслаждения от того, что его голос среди акционеров главный и, когда он тут говорит, его слушают.

— Все верно, Марина, — соглашается отец. — Мы же тут все про деньги. Жестче, жестче всем надо быть. Надо всегда стрелять во врага не только модными съемками, но и вообще всем. Топить его. Тогда вся реклама перейдет сюда. Поверьте, я сам очень хочу вернуться в доковидные времена, да хотя бы в двадцать первый год, но… Mercedes ушел с рынка, а вместе с ними и машина времени.

Все в переговорке смеются над шуткой отца, а я открываю еще одну бутылку с водой и пью из горла. Марина снова ­что-то рассказывает об успехах команды, объявляет, что после нашего журнала с отчетом придут Technology, Women и Home. Отец просит взять перерыв и предупреждает, что на совещание по последнему журналу не сможет остаться. У него важная встреча в банке, поэтому он хочет, чтобы отчет по Home передали ему через меня. Затем отец быстро исправляется и просит прислать все показатели журнала своей помощнице на электронную почту. Мы выходим из переговорки, я направляюсь в кофейню и слышу за спиной, как отец рассказывает одному из акционеров о том, что в Марбелье все хорошо. Идущая рядом со мной Алла тихо произносит:

— Мне бы, блять, в Марбелью сейчас.

А потом она понимает, что я услышал ее слова, и ускоряет шаг.

***

Когда бариста протягивает мне картонный стакан с капучино, рядом появляется отец и произносит:

— Один черный, пожалуйста.

Бариста интересуется, на каком зерне лучше сделать, на что отец просит просто приготовить ему черный кофе и ничего больше. Отец садится рядом со мной, расстегивает пиджак, капает две капли антисептика на руки и растирает ладони.

— Самый маржинальный продукт на свете. — Отец даже не смотрит в мою сторону.

Я делаю глоток кофе и уточняю:

— Антисептик?

— Кофе. — Отец вытирает руки салфеткой и бросает ее в корзину для чеков. — Обычное зерно, которое собирают и обжаривают за копейки. Себестоимость стакана — руб­лей пятьдесят. С учетом транспортной логистики.

Бариста, который тоненькой струйкой наливает кипяток в воронку с кофе, бросает взгляд в нашу сторону. Я подмигиваю ему, намекая, что все в порядке.

— Но человек в мегаполисе платит за кофе в пять раз больше, а иногда в десять.

— В городе за все приходится платить, — замечаю я.

— Угу. Ты как вообще, приехать не хочешь? Давно тебя не видели.

— Да ­что-то ­какая-то ежедневная мясорубка…

— Ты про вечеринки свои?

— Про работу. — Я делаю еще один глоток кофе.

— Мать навести.

— Мы с ней говорили по телефону пару недель назад.

— Тебе ехать до нас сорок минут, — говорит отец и смотрит ­куда-то в сторону стеклянной двери.

Через нее входят сотрудники редакции, замечают меня и направляются к нам, но я глазами показываю, что не стоит этого делать, и они проходят мимо.

— Хорошо! Я приеду, — обещаю я. — Сдам пару съемок и приеду. А ты чего вчера не пришел?

— Куда?

— Ну, на наш партнерский вечер. Я организовывал…

— Я не люблю всю эту мишуру бессмысленную. Что снимаешь сейчас?

— Да так…

— Моделей своих, которые за три копейки изображают радость и беззаботность?

— Ну, у них такая работа.

— А ты вообще не думал о том, чтобы сменить свою? — внезапно спрашивает отец. В этот момент бариста ставит перед ним керамический стакан с американо.

— В смысле? — недоумевающе уточняю я.

— В прямом. — Отец крутит стакан, на котором изображен черный слон. — Пора бы уже завязывать с этим всем.

— С чем?

— С тем, что ты делаешь. Вот с этими твоими съемками, вечеринками и глупыми людьми, у которых нет будущего.

— Это ты кого имеешь в виду?

— Да всех, кого ты там снимаешь.

— Да хорошие они все люди, — не соглашаюсь я.

— Может, и хорошие, но бессмысленные. Пора уже завязывать. — Отец делает глоток кофе.

— Но мне нравится, что я делаю, и мне кажется, у меня хорошо получается.

— Я тебе не говорю, что у тебя ­что-то получается, а ­что-то нет. Я про другое.

— Про что?

— Про то, что надо идти дальше.

— Куда?

— Ко мне в банк.

— И что я буду там делать?

— В департамент маркетинга пойдешь, будешь заниматься, в принципе, тем же, чем и сейчас, но с нормальными людьми. Если будут успехи, через пару лет сможешь возглавить весь отдел.

— Нет, я пас, правда. Я и тут возглавляю департамент.

— Тут у тебя в подчинении сколько людей?

— Да дело не в количестве.

— В управлении дело. Двумя калеками управлять могут все,